Сет Джонс, или Пленники фронтира

Холдидж столкнулся с серьёзным затруднением: в этом месте в лесу была прогалина, почти лишённая кустарника, так что подойти к индейцам поближе было невозможно. Он обратил внимание на то, что позади них лежит большое трухлявое бревно. Оно было так близко, что если бы он добрался до него, то смог бы подслушать их разговор. Он плохо знал язык могавков – слишком плохо, чтобы говорить, но достаточно, чтобы понимать сказанное. Поэтому он решил во что бы то ни стало добраться до бревна.

Холдидж хотел, если возможно, предупредить Хаверленда о близкой опасности. Для этого нужно было сделать длинный крюк и, подумав, он решил не терять времени. Распластавшись на земле, он пополз к бревну. Он держался так, чтобы бревно оставалось между ним и индейцами, и приближался бесшумно, как змея. Он полз так осторожно, что потребовалось, по меньшей мере, двадцать минут, чтобы добраться до укрытия. Всё это время индейцы хранили молчание. Наконец охотник достиг бревна и с удовольствием заметил, что оно полое. Он влез в него, свернулся как только можно и приготовился слушать. Как будто нарочно для него в бревне была небольшая щель, через которую он мог услышать даже шёпот дикарей и через которую к тому же проникал тонкий луч света.

Холдидж вслушался. Но индейцы не обменялись ни одним словом, они сидели неподвижно, как статуи. Через несколько минут он услышал, как кто-то прошёл по листьям, а затем несколько дикарей уселись на то самое бревно, в котором он спрятался! По его мнению, их было человек шесть. Те индейцы, которых он увидел вначале, поднялись, подошли к новоприбывшим, и тоже сели на бревно.

Они немедленно начали разговаривать такими низкими, гортанными голосами, что глубокий бас их голосов заставлял бревно дрожать. Холдидж понял, что они беседовали о нём и троих беглецах. О Сете они, кажется, не имели представления. Он выяснил, что они задумали устроить впереди засаду для Хаверленда, Грэма и Айны и сейчас обсуждали, как именно её устроить. Они знали, что он действовал как разведчик и часовой, и боялись, что он может заметить засаду или, по меньшей мере, избегнет её.

Тут один из индейцев, побуждаемый другим, наклонился и заглянул в бревно. Холдидж понимал, что один индеец смотрит прямо на него и едва смел дышать. Но лицо исчезло, поскольку полость была тёмной – небольшая щель находилась позади охотника. Дикарь успокоился и возобновил разговор.

Но нервы охотника были обречены на испытание, которого он и вообразить не мог. В бревно он залез головой вперёд, и его ноги были направлены к выходу, а лицо освещалось тусклым светом, который падал снаружи. Он рассудил, что гнилая полость простирается ещё на несколько футов, но поскольку в этом не было необходимости, он не пытался исследовать её. Он лежал, весь обратившись в слух, и вдруг вздрогнул, когда услышал смертоносное предупреждение гремучей змеи! Он тут же осознал, что происходит. Одна из этих рептилий находилась в бревне рядом с ним!

Сложно представить более жуткое положение, нежели то, в котором очутился Холдидж. Смерть буквально окружала его: она была у его головы, у его ног и над ним, и не было никакого способа вырваться. Он только что узнал, что индейцы желали его смерти, поэтому попасть к ним в руки равнялось самоубийству. Чтобы оставаться на месте, нужно было пренебречь вторым и последним предупреждением свернувшейся в кольцо змеи. Что делать? Очевидно, только умереть, как подобает мужчине. Холдидж рискнул быть укушенным змеёй!

Несмотря ни на что, охотник почувствовал, что подпадает под ужасающие чары змеи. Её маленькие глазки сияли, как крошечные, свирепые звёзды, и, казалось, испускали магнетические лучи. Тонкие, острые, осязаемые, они проникали прямо в мозг. Это было зловредное коварство – неотразимый магнетизм. Маленькая, мерцающая точка света, казалось, отступала, затем приближалась и расширялась, а затем расходилась вокруг него волнами. Иногда этот яркий, похожий на молнию луч дрожал, а затем выпрямлялся, обретал металлическую жёсткость и впивался в само существо охотника, как невидимый гарпун.

Часть Холдиджа желала стряхнуть это наваждение, которое опутывало его, как мантия. У него, повторяем, было такое желание, но была и какая-то томная вялость… какое-то отвращение к тому, чтобы совершить такую попытку. Это чувство было похоже на то, которое оказывает мощное снотворное, когда оно теряет свою силу над нами. Это тусклое сознание… неясное узнавание окружающего мира… эта уверенность, что мы одним усилием можем порвать узы, которые сдерживают нас, но всё же ленивое безразличие мешает этой попытке.