Сетевой

Моим мозгам было нечем заняться, кроме «пережевывания» того, что случилось со мной за последние несколько дней. Чтобы отделаться от навязчивой картинки, то и дело возникающей перед глазами, — Леши Чагина, лежащего, запрокинув голову, у порога моей квартиры с дырой в груди, и кровавого следа, размазанного по косяку, — я заставляла себя рассматривать пейзажи за окном или своих спутников.

Среди них была компания студентов, которых всем скопом называли «физиками», хотя, как я потом узнала от Алины, там были и медики, и девочка-программист. «Физики» ехали не на катамаранах, а на малюсеньких одноместных лодочках — каяках. Девочка-программист тоже. Я во все глаза смотрела на черноглазую, чернокосую Лию, пытаясь представить ее в маленьком каяке с двусторонним веслом в руках. Какая же она, наверное, смелая! Той же молодой компании придерживался смешливый наголо бритый чувак, которого я сначала приняла за скинхеда, но, приглядевшись, заметила, что он увешан, как новогодняя елка, всякими радужными феньками, бусами, амулетами… Да, у скинхеда редко увидишь такую физиономию фасона «рот до ушей», а этот с ней расстается только когда ест и спит.

Было несколько семейных пар. Держались они тоже сплоченной группой, и было похоже, что это не первый их поход в таком составе. С ними же тусовались владелица гитары Светлана и ее подружка-хохотушка Ирина. В их же компании был и владелец мокрой лохматой башки, красивый бородатый парень, которого все называли почему-то Акулой, и его тихая красавица-жена Светлана, которую сразу же «окрестили» Акулиной.

Я тряслась в автобусе, пытаясь осознать и принять перемены в своей жизни и представить себе свое дальнейшее будущее.

К вечеру второго дня в пейзаже за окнами наметились перемены: на горизонте замаячили горы. Сначала едва различимые, потом все выше, четче. Я прикипела взглядом к окнам. Однако когда стемнело и я перестала что-то различать, кроме трясущегося отражения собственной растерянной физиономии, меня сморило, и я стала то и дело клевать носом.

Я дрыхла глубочайшим сном, поэтому не сразу заметила, когда автобус остановился. Голоса вокруг стали громче, меня толкнули в бок, я с трудом разлепила глаза и пошевелила затекшей шеей, едва подняв свою голову от Гошиного плеча, который, похоже, тоже только что проснулся и тер заспанные глаза. Кругом была полная темень. Тусклый свет в салоне автобуса не давал разглядеть, что творится снаружи. Я слышала только какой-то непрерывный гул. Вокруг автобуса сновали неузнаваемые тени, светили фонарями, переговаривались. Я включилась в общую деятельность и поволокла к выходу кем-то сунутый мне объемный, но не очень тяжелый тюк, оказавшийся чьим-то рюкзаком. Возле выхода человек с фонарем на лбу принял у меня сначала рюкзак, потом помог выйти в полную темноту, подав руку. Я услышала угрюмый мужской голос:

— Тащи это вооон к той куче, я сейчас туда твой рюкзак притащу.

Он повернул меня к себе спиной, посветил фонарем на какую-то бесформенную груду метрах в ста от нас (ничего не различишь, фонарь дотуда не достает, но направление я запомнила), подхватил рюкзак и нацепил его мне на плечи. Я пошатнулась и чуть не рухнула лицом вперед, но он удержал меня за рюкзак и заглянул в лицо (то есть по сути просто ослепил меня своим налобным фонарем):

— Дойдешь?

— Дойду, — угрюмо просипела я охрипшим со сна голосом. Кажется, это был Паша, к которому меня определили на катамаран матросом.

Воздух был ледяной и очень свежий, пах дождем и чем-то совершенно мне непривычным и незнакомым. Лицо покалывало мелкими нечастыми то ли льдинками, то ли дождинками.

Дождь не усиливался, моросил себе, постукивал и шуршал по прошлогодним листьям и капюшону куртки, и заглушить его не мог даже тот несмолкаемый гул, который раздавался теперь слева от меня. Повернув голову, я, немного отойдя от автобуса, различила в темноте светлую узкую неровную ленту. Это же река, догадалась я. Горная река! Я вдруг задохнулась от восторга и стала хватать ртом этот холодный ночной воздух вместе с дождем.

Я добрела до кучи вещей, на которую мне указал Паша, и стала ждать дальнейших указаний от кого бы то ни было.

Вокруг народ разбивал лагерь. Кто-то умудрился развести костер в этом мокром лесу под моросящим дождем. Я разглядела в свете маячивших туда-сюда фонариков уже готовую палатку и поразилась: ведь автобус только что приехал! Меня слегка потряхивало от новизны нахлынувших на меня ощущений и отчасти — от промозглого холода, который постепенно начал проникать под мою теплую куртку. Я уже вознамерилась насобирать веток для костра — хоть какая-то польза от меня! — но в это время от суетящейся возле автобуса толпы отделилась большая темная фигура с фонарем во лбу и, тяжело ступая по мокрым листьям, приблизилась ко мне. Тяжело грохнув о землю два рюкзака, которые он тащил по одному на каждом плече, Паша спросил, поочередно светя своим фонарем то на мой рюкзак, то на свой:

— У тебя палатка есть?

— Нет, — пискнула я, пряча под подбородок заледеневшие руки.