Сетевые публикации

Наше представление о Европе как о процветающей беспроблемной земле породили безумную культурологическую фантазию — объявить Россию Европой, дабы все стало хорошо. Сходным образом вел себя Чичиков, объявляя мертвые души живыми — это совершенно чичиковская стратегия. Сколько профетических текстов написано на тему, что цивилизация — только одна! «Хочешь жить как в Европе — голосуй за правых!» — вы еще помните этот безумный лозунг? В какой Европе жить — этого не уточняли, но вероятно в той, что благоухает, а вовсе не в кризисной. Цивилизация — только одна? Так вот она, с проблемами и кризисом. Ах, мы не эту хотели, нам в кино другую показывали.

Европа — в отличии от фантазий цивилизаторов — живая земля и поэтому очень часто болеет. Более того, в последний век Европа не раз была на грани смерти — а период здоровья (60-70е) был недолог, его хватило только для того, чтобы сформировалось советское мещанство.

Франция в течение 200 лет упорно идет с социализму — и это совсем не случайно. А то, что французские фильмы 70-х демонстрируют тучность нации и мелкие проблемы потребления — вот это как раз случайно.

То что произошло сегодня — закономерно и правильно. Хотите любить Европу — любите Вийона и Рабле, Белля и Бальзака, Ван Гога и Модильяни (который умер отнюдь не от переедания).

Но нет, мы любим Европу Гуччи и Долче Габано, Карла Лагерфельда и Абрамовича. А все остальное — это козни социалистов! Фу, уберите эти нечестные выборы!

Пост-импрессионизм (22.05.2012)

То, что импрессионисты усердно мельчили и растолкли до состояния пудры, требовалось привести обратно в статус Собора, а это было непросто сделать. Сходную задачу в 17 веке выполнил Рембрандт, опровергнув мещанств о малых голландцев. Говоря коротко, Рембрандт развернул домашний уют и частные права на красивое — в противоположную сторону; сытого обладателя голландского натюрморта повернул лицом в общечеловеческой драме — рассказал, что, помимо селедки и бутылки, есть горе бедняка и величие единения, что мир крепится состраданием — а совсем не самостоятельностью. Это только кажется очевидным, такой вывод сделать непросто: если ты своими руками выстроил домик и поймал рыбку — понять про равенство в любви и горе тяжеловато.

Так вот, Сезанн, Ван Гог и Гоген делали то же самое, что и Рембрандт в Новой истории — с ценностями Просвещения и сравнительно недавно.

Каждый выполнил свою задачу (это как Первый и Второй Белорусский и Украинский, если кто понимает): Сезанн вернул мир к общему строительству, сказал, что нет частного, а есть только общее: строится все кирпич к кирпичу, достоинство к достоинству — не побеждая, но братаясь. Гоген понял и внятно произнес, что христианская цивилизация и христианство существуют уже отдельно друг от друга, и и можно вполне быть христианином вне христианской цивилизации. Ван Гог показал, что можно отдать все, вообще все, — и таким образом все приобрести, это уникальный урок в век капитализма.

Все, сделанное этими тремя, — прямая противоположность импрессионизму, мещанству и, главное, эстетике Просвещения.

То есть, чтобы сказать конкретнее, — это противоположно эстетике Гегеля, которая учит последовательности в приобретении и употреблении красоты. Помните, были такие плакаты в советское время: румяный паренек стоит в обнимку с сервантом и говорит: накопил и купил!

А эти трое показали, что накопить ничего нельзя, и сервант не нужен вовсе — есть вещи гораздо важнее. Античность (читай: личность, собственность, право, эстетика) — это не цель, это не святые мощи, подумаешь, эка штука — красота! Античность нужно всякий раз строить заново — из той самой дряни, что лежит сегодня под ногой. Можешь — делай. В конце концов, и мрамор в Греции был обычным булыжником.

Каждый из них был последовательно извращен и вывернут до наоборотности.

Клялись в верности — и делали ровно противоположное. Из Ван Гога сделали поверхностный экспрессионизм, спонтанную самодовольную мазню; из Гогена сляпали языческий югендштиль, а он менее всего любил язычество — он-то показывал, что таитяне большие христиане, чем французы; а из Сезанна соорудили так называемый авангард, декоративный салон для избранных. Авангард только помечтал о том, чтобы стать радикальным строительством, — в качестве такового он не прожил и пяти лет.

В дальнейшем слово «авангард» стало синонимом пошлости и коллаборационизма, а авангардист сделался лакеем.

Это был реванш Просвещения, произошла повсеместная оранжевая революция в искусстве. Искусство снова стало липким и сладким.

В этой патоке мы сегодня и живем; перемазанные в ней, работают журналисты, правозащитницы, художники, писатели.

Но понимаете, это лишь липкий слой, который отделяет нас от настоящего. Возьмите мыло и мочалку — и сотрите.

Гражданская позиция последних месяцев (23.04.2012)

Трудность возникает потому, что все, что происходит сегодня — почти настоящее.