Сетевые публикации

Ревновал, конечно, сильно. Потому что там, в «Тихом Доне» — настоящее, с кровью, с сердцем, про любовь, о которой сам он не умел писать и которой не знал. И главное: там была душераздирающая страсть к Родине, прожигающая все — даже дряность этой самой Родины. Это была та запутанность чувства — и прямота чувства одновременно — которые в сочетании только и образуют искусство. Да, наша Родина дурна: это не так, и это не так, то мерзко, и вот это тоже скверно. Все замарались. Но все они — люди, и они — прекрасны в тот момент, когда встают над расчетом, над корыстью, над партией. И если война, то людей надо защищать, потому что они живые, а не потому, что они белые или красные — и не надо выдумывать, что Власов герой, оттого что понял неправоту большевиков и пошел к Гитлеру. Пойми однажды своим человеческим нутром — ведь есть же оно у всякого, только в некоторых спит — пойми, где корысть и желание власти, где все делается ради торжества над слабым, а где защищают слабого. Это принципиальная разница. И когда поймешь эту разницу, когда тебя сожжет стыд, тогда иди и сражайся. Вот и все.

Так сам Солженицын чувствовать не умел, и очень переживал, что так умеют чувствовать другие. Ему было понятно, как вывернуть миф про Власова, как придумать слушок про Гельфанда-Парвуса, и он сам знал, полагаю, как это он мелко делает. И вот Шолохова он ненавидел за масштаб, за размах.

И выдумал про плагиат. Это вдвойне нелепо: и потому что опровергнуто, и потому что плагиат — слово из словаря Солженицына, человека бесстрастного. Вернее, чрезвычайно страстного в вопросах славы, но безлюбого. А страсть, которая любовь, — ту невозможно сымитировать или украсть.

Была еще причина. Шолохов написал о Первой мировой войне, которая является ключом к последующим событиям. Поскольку Солженицын мечтал написать свою версию истории — его раздражало наличие конкурента. Появилось Красное Колесо, труд, который замечателен тем, что автор не представляет ни европейского, ни мирового контекста событий. Это было некстати, задача была (как в случае с Гельфандом) иная. Надо было показать, как вразумить Россию. Историю мировую Солженицын знал, как и историю с Гельфандом, — многое додумывал.

В книге Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» есть такой персонаж, кадет Биглер. Биглер воображает себя стратегом и пишет всемирную историю: «Под Трутновым нельзя было давать сражения ввиду того, что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию». Вот таким кадетом Биглером и был писатель Солженицын — такую историю Первой мировой он и написал. А Шолохов историю прожил.

«Красное Колесо» — книга коллаборациониста, «Тихий Дон» — книга солдата. Всякий волен выбирать, что кому нравится.

Впереди хорошего не видно.

Выпьем за Победу.

450 лет битве при Лепанто (10.05.2012)

Послезавтра, 12ого мая в Оксфорде открывается интернациональный симпозиум «Вулкан», он организован силами Оксфордского университета и Ашмолеан музея. Придумал этот симпозиум я, и докладчиков выбирал по миру тех, кого считал необходимым слушать сегодня — мне приятно, что почти все согласились. Нескольких именитых профессоров добавил Университет.

Удалось собрать исключительных умников. Приедут и будут говорить старинные друзья: Эрик Хобсбаум, Тони Негри, Витторио Хесле, Тимоти Редклиф, Мэлиз Рутвен. Также будут и те, кого не имею чести знать лично, но знаю по текстам — и всегда хотел познакомиться. Всего больше 20-и человек.

Что это ко времени — понятно. Я имею в виду не только кризис экономический — и не только победу социалистов во Франции. Кстати будь сказано, победа социалистов во Франции усилена проигрышем консерваторов и либералов в Англии. Мир повернулся к социализму, это правда. Но дело не только в этой очевидной для всех вещи.

Весь интеллектуальный мир видит, что наступивший кризис — не экономический, даже не политический, но идеологический, и даже, собственно говоря, идейный. Идея, которая оказалась несостоятельной (или во всяком случае выглядит несостоятельной сейчас) это собственно идея Запада. Европоцентричная (или западоцентричная, так точнее) карина мира оказалась несостоятельной.

В России традиционно с идеей «западничества» связывают представление о всем хорошем: свободе, достатке, больших пенсиях, самовыражении, отсутствии угнетения человека человеком. Между тем, история реальная Запада — всякая. Эта история знала и знает и угнетение человека человеком, и унижение, и ложь, и главное — она всегда была построена на торжестве меньшинства. Такое господство удавалось длить — но бесконечно не получилось, хотя Фукуяма чуть было не постулировал полную и окончательную победу капитализма и либеральной демократии на одной, отдельно взятой планете. Однако, как некогда ошибся Брежнев, считая, что социализм уже непобедим — так ошибся и философ гегильянец.