Сетевые публикации

Видимо, отличие в том, что тогда острили с некоторыми перерывами — не постоянно острили, чаще были серьезны. Нет-нет, не подумайте что здесь содержится панегирик советской власти! Я о другом — о микробе смеха, который однажды вошел в общество. Я помню время, когда серьезный тон сменился на шутливый, и шутка стала постоянной в разговоре, когда диалог без шутливого тона стал признаком не-интеллигентности. Прежде, вероятно года до 75ого, в молодежных компаниях говорили серьезно. То есть, иногда шутили. А иногда не шутили. Причем не только тогда были серьезны, когда говорили о деньгах — а просто без шуток обсуждали планы, отношения, учебу. Даже выпивку обсуждали без шуток — шли серьезно, покупали портвейн, садились распивать. А потом, на излете брежневского времени, все поголовно стали шутить. Возникла атмосфера перманентного балагурства.

Ночные клоунады на кухнях и бесконечные анекдоты, благодаря Бахтину получили культурное оправдание. Отныне завсегдатаи посиделок превратились в подвижников, в борцов с режимом. Отныне острили в знак фрондерства, острота стала этакой белой ленточкой на рукаве. Мы не просто дурака валяем, это такая форма борьбы с режимом — в рамках «народно-смеховой культуры». Термин «карнавализация» приобрел характер эстетического определения: так, художники-семидесятники стали изображать маскарады и попойки и это называли «карнавализацией».

Окончательно так называемая «вторая культура», «протестная культура», «культура десакрализации» оформилась, когда теории философии постмодернизма были транслированы в Советскую сонную жизнь. Снабженцами выступили доморощенные культурологи, переводившие (как некогда из Маркса с Фейербахом) отрывки, причем не всегда грамотно. Окармливая паства не знала ничего, помимо приведенных отрывков, но не сомневалась — ей дали лучшее из возможного! Пост-модернизм! Новые французские философы объяснили российским кухонным сидельцам принцип «де-конструктивизма», разложения любого суждения на несущественные подробности, устранение любой тотальной категории, и тут же выснилось, что все мы — стихийные пост-моджернисты. Назвать кухонного остряка «пост-модернистом» было так же эффективно, как сообщить крестьянину, поджигающему усадьбу, — что он марксист. Пост-модернизм стал эквивалентен свободе в представлениях интеллигентов, отвергающих режим с платформы кухни.

Не хватало спички, чтобы гремучая смесь «карнавальной культуры» и «философии де-конструктивизма» рванула. Этой спичкой стала теория «открытого общества» Карла Поппера, в ней история человечества представала как поединок тоталитаризма и демократии. И эта дихотомия удачно корреспондировала с теорией двух культур и де-конструктивизма.

Человеческому сознанию (особенно сознанию интеллигента в стаде) необходимо умственное усилие, чтобы теория стала личным убеждением — но важно, чтобы данное усилие не было чрезмерным. Вот эта операция оказалась доступной и произвела впечатление интеллектуальной работы. Интеллигенты сами додумались, что тоталитаризм порождает официальную культуру, а демократия — альтернативную контр-культуру, смеховую. Тут уж только ленивый не понял, что существует тоталитарное общество, наследуемое в истории от Платона вплоть до Брежнева, а противостоит идее тоталитаризма — идея демократии, десакрализованного общества, то есть, читай идея карнавализации. А уж путь к карнавализации лежит через пост-модернизм. Это была ясная логическая цепочка. Это была даже не двух-ходовка, а целая комбинация из трех ходов, и те, кто осилил эту комбинацию, обрели уверенность в том, что у них есть убеждения.

Появились сочинения по поводу «другой культуры», «культуры-2», оппозиции и авангарда. Это были неплохие сочинения, остроумные и неуязвимые. Попробуйте-ка поспорить с остряком по поводу уместности острот: немедленно выяснится, что вы стоите на ретроградных позициях тоталитаризма. Так была сформирована новая идеология — и появились комиссары. Они говорили о том, что идет новое, актуальное, радикальное. И люди боялись спросить: а что это значит? Актуальное — это что такое?

Торжество тени.