Сетевые публикации

В современном обществе такой праздник станет играть роль, сопоставимую с Юрьевым Днем — когда крепостной на короткий миг распоряжался своей судьбой.

В это день можно будет подойти к благородному правозащитнику и сказать: Ты — прохвост. Можно позвонить табуированному поэту и сказать: Ты — бездарь. И куратору современного искусства можно будет сказать: А ведь ты — круглый ноль. И преуспевающему бизнесмену сказать: Ты — обычный фарцовщик, какой был, такой и остался. И даже целому институту (Институту философии, например) сказать: Вы, ребята, никакие не философы. Разве у вас мысли есть?

Больше ничего не надо. А назавтра встречаешь правозащитника и говоришь ему: Я был на Болотной и приду еще, возьмемся за руки! А потом идешь к поэту и говоришь: Ваш сборник из пяти стихотворений я зачитал до дыр. А потом звонишь богачу: Вы титан! Вы сделали невозможное! А потом куратору: Вы открыли мне глаза на эту кучу дерьма!

И все в порядке — как после Дня десантника: перепились, в фонтане искупались, и утром на работу.

Цивилизация держится на конвенциональном вранье: правду употребляют дозированно. Но один такой день в году — и будет легче.

История одной борьбы (17.10.2012)

Уважаемые собеседники.

Среди вас, судя по комментариям, много думающих людей. Всякий раз, публикуя заметку, я нахожу в сети отклики, выявляющие незаурядность читателей. Даже гневные реакции радуют: ваше сознание не спит, ваша совесть бурлит — значит, подозрения, будто интеллигенция прекратила существование свое, неосновательны. Особи умственного склада, наделенные желанием сказать свое мнение, на Руси не переведутся.

Именно такие умственные люди затеяли перестройку, это их усилиями свергали тиранов, устраивали галереи и биржи, торили пути в прогресс. И вообще, выражаясь словами поэта, «беспокойная жилка» русской интеллигенции вечно бьется в вялом теле Отчизны.

Помню, на заре перестройки случился эпизод — он войдет в летопись интеллектуальной борьбы.

У меня в мастерской случилась сходка художников и поэтов: то была судьбоносная встреча русских интеллигентов — сошлись представители разных конфессий и ремесел, замысел состоял в том, чтобы объединить силы в борьбе с гнетом. Абстракционисты и концептуалисты, критические нонконформисты, поэты, которые зачем-то называли себя «метаметафористы», прозаики, которые писали без знаков препинания — еще какие-то школы, разные творцы и разные творческие подруги — все встретились, чтобы обменяться визитными карточками: прочитать стих, показать полотно, выкрикнуть лозунг, высказать убеждение, выпить водки.

Встречались у меня потому, что мастерская в самом центре, около Пушкинской. Лица были значительные — если заглянуть в фотоархивы тех лет, то эти одухотворенные лица можно увидеть в изобилии; поразительные типажи.

Зашел и мой отец. Папа не знал, что попадет в такое значительное общество, просто ехал с работы, и зашел, как обычно. Ему было семьдесят лет, он уставал, обычно с работы ехал домой в два приема — пережидал час пик у меня в мастерской. Папа деликатно послушал стихи и, чтобы не мешать, прошел в маленькую смежную комнату — там стоял письменный стол и диван.

В большой комнате и присесть-то было негде — было тесно, накурено, лились свободолюбивые речи.

Помню, прочел несколько бурных стихотворений поэт Парщиков, потом стал читать свои стихи поэт Аристов — если не ошибаюсь, его поэма называлась «Дельфинариум», она состояла из 11 частей. Поэма была очень длинной и глупой. Но гости слушали, затаив дыхание, мешал только бульдозер за окном. Момент был напряженный — кругом советская власть, а мы слушаем поэму. Только бульдозер ревет — впрочем, страна такая: вот и выставку нонконформистов раздавили бульдозерами.

Неожиданно я увидел, что все смотрят на меня с осуждением — и сразу не сообразил, в чем виноват. А поэты смотрели с укором. Потом я понял: это был не бульдозер — это храпел мой папа. Я заглянул в смежную комнату. Карл Моисеевич спал и храпел в полную силу, так храпел, что заглушал «Дельфинариум» и другие стихи прогрессивных поэтов. Это был мощный здоровый храп.

Все ждали, что я папу разбужу, но мне его сон представлялся более важным, нежели чтение стихов метаметафористов и концептуалистов. Я вышел к гостям и развел руками: мол, извините, человек устал. И роковая фраза «караул устал» не прозвучала в Государственной Думе столь цинично.

Вечер сам собой подошел к концу, люди потянулись к выходу.

Я часто вспоминаю эту сцену. Стихи я, разумеется, забыл через полчаса, а храп папы вспоминаю часто. Я очень люблю своего отца.

На партсобрании (19.10.2012)

постановили, будто я против современного искусства и либерализма.

Заявляю: это ложь.

Я — за современное искусство и за либерализм.

Вопрос в корректном использовании терминов.

Так, «современным искусством» я называю то искусство, которое отражает проблемы современного мира. Иначе — почему эта деятельность называется современным искусством?