Сетевые публикации

Религия, таким образом, выполняет ту же роль в отношении души человека, какую выполняет медицина в отношении его тела, а образование — в отношении его интеллекта.

Молитва — ровно то же самое, что и утренняя зарядка: просто предназначена для души, а не для тела. Биржевик, проснувшись, бросается к сводкам акций, а верующий читает Отче наш — и, право же, это нисколько не хуже, а, вероятно, гораздо лучше.

Бессмертие имеется — это настолько очевидно, что даже досадно. Очень хочется, чтобы злодейство умерло безвозвратно, но не умирает ничто из содеянного. Тело умирает (вообще говоря, Христос это продемонстрировал наглядно), а дела и память о них остаются. Это и есть бессмертие — хотим мы того или нет. Увы, бессмертен даже Гитлер и его преступления. Злодей находится в аду навсегда — а как именно выглядит ад, это уже вопрос иной. Точно так же праведники остаются навсегда с нами, их положение в нашем сознании можно назвать раем. Впрочем, Данте и Эпистемон (ученик Пантагрюэля) побывали в раю и, вернувшись, рассказали о том, как там устроено: это согласуется с нашими ощущениями — мы ведь ощущаем присутствие умерших. Умершие далеко не ушли от нас, наши отцы и учителя всегда с нами. Философ Федоров написал книгу «Философия общего дела» в которой показал единение всех со всеми — то, что мы ощущаем иррационально, он представил как общий замысел бытия.

Можно верить обозревателю газеты. ру, который думает, что люди обращается в компост, а можно верить Данте и Федорову, которые считали, что люди пребывают в мире неизменно.

Что уж говорить о том, что любовь и забота — воплощают наше бессмертие в иных поколениях. Дети — наше бессмертие, но даже те эгоисты, которые живут лишь для себя — они делают бессмертным свой эгоизм. Эгоизм остается как пример и урок пустой жизни, и в этом отношении эгоизм тоже бессмертен.

Главное же состоит в том, что не существует частной, приватизированной совести; не существует приватизированной чести и индивидуальной нравственности, поскольку совесть, честь и нравственность — понятия общие. Душа — она, конечно, у каждого своя, но одновременно это как бы часть общей души, именно этим своим свойством душа и интересна. Душа — это то, что объединяет, а не то, что разъединяет. В качестве индивидуального владения совесть не стоит и медного гроша — совесть является совестью постольку, поскольку она представляет единство человека с себе подобными. Стыд является стыдом, поскольку это свойство обозначает закон поведения меж людьми, а вообразить наличие приватизированного стыда — невозможно, стыд существует по отношению к другому. Если бы существовало индивидуальное представление о девичьей чести, офицерской чести и чести ученого — то не было бы вовсе семьи, армии, науки — и общества бы не было.

Да так оно, вообще говоря, и происходит: общество на наших глазах умирает, приватизировав совесть и честь.

Наше время запомнится страшным словом «приватизация», в котором содержалось, по видимости, освобождение от тоталитаризма — но по сути, приватизация обозначает просто распад.

То, что «философию общего дела» Федорова (вдохновлявшую Льва Толстого, кстати сказать), заменили на «приватизацию» Чубайса — и определило умирание общественного организма.

Мнилось, что «частное», «индивидуальное», «персональное», «личное» — есть защита и гарантия, противостояние казарме и воле злого коллектива. Волшебный пароль, горделивое слово «личность» — повторяли прежде всего в связи с частной собственностью, индивидуальными правами, отсутствием общественного долга.

Однако, забыли уточнить, что индивидуальным бывает только сознание. И еще садовый участок бывает частным, а все остальное — общее, причем не только у коммунистов. Частной совести и приватизированной морали — нет и быть не может. Приватизированная совесть называется «бессовестность», и частная мораль называется «аморальность». Личность — это совсем не тот человек, который отличается от других. Личность — это всего-навсего человек, который за других отвечает.

Общее дело (22.10.2012)

1.

Лучшим русским романом последнего времени я считаю «Три минуты молчания» Георгия Владимова.

Это книга о рыбаках в Северном море. Начинается роман с изложения жизни на берегу: драки, пьянки, случайные связи. Герой подкопил деньжат, хотел было списаться на берег — но деньги украли; опять пришел наниматься в матросы. Теперь снова полгода в море, а потом пьянка на берегу. Про команду, которая сплошь из таких же матросов — написана книга.

Интересна переписка Владимова с Солженицыным по поводу романа. Солженицын начал читать — и бросил. Написал автору (цитирую по памяти): мол, я-то надеялся, что Ваш герой понял, что будущее России на земле. Сушу надо обустраивать, Россия не морская держава! А Вы опять героя в море послали — читать неохота: зачем нам Джек Лондон.

Они друг друга не поняли, Солженицын от книги отмахнулся, а Владимов объяснить Солженицыну не сумел.