Сетка

Итак, придя, как всегда, со 2-й смены и дождавшись, пока все уснули, Сергей стал в каптерке приставать ко мне «с близостями». К тому времени я уже перестал шарахаться, тем более что он умело превращал все это в шутку и в игру. Например, закрывал нас обоих изнутри в каптерке и говорил, что пока я не сдамся, он не откроет дверь, и меня не выпустит, и сам не выйдет. Я, поломавшись для вида, соглашался. Но что-то в поведении Сереги меня настораживало — ему было явно недостаточно того, что между нами уже произошло и происходило, и он все время норовил перевернуть меня на живот. Я понял, в чем тут дело, и страшно перепугался. И только умоляюще твердил: «Не надо, Сережа. Я очень боюсь, что будет больно. Как-нибудь в другой раз». На что он отвечал:

— Это единственная причина? И что «в другой раз» будет как-то иначе? Ты действительно только боли и боишься?

— Не знаю. Наверное, да.

— Тогда иди и возьми в тумбочке вазелин. Если будет очень больно, перестанем. Не бойся, я постараюсь аккуратно. Ведь я же сам хочу, чтобы тебе было приятно, а не больно.

— Не пойду. Ты что, хочешь из меня настоящего «гребня» сделать? — спросил я, потому что знал: на зоне педерастом считается тот, кто играет пассивную роль, а активным может быть любой, и в этом нет ничего предосудительного.

— Ну и дубина же ты! Тебе будет легче, если ты меня первым трахнешь?

— Нет, не будет. — И, повременив, я добавил: — Слушай, давай я разбужу тебе «петуха» да пойду спать, а ты его тут трахай хоть до утра.

— Ты что, соображаешь или как? Ты за кого меня принимаешь, Саша! — возмутился Сергей и в голосе его обнаружилась настоящая обида на меня и негодование. — Мне с этими тварями противно даже словом перекинуться. Они сами виноваты, что так себя поставили.

— А со мной тебе не противно?

— С тобой не противно. Ты ведь симпатичный мальчик и всегда такой чистюля, за что я тебя, кстати, очень уважаю. А те грязнули, я подозреваю, и на воле такими были — уродами. Ну, а насчет профессионализма, так ты губами «шевелишь» не хуже любой девки. — Говоря это, Сергей засмеялся, и этот его смех вывел меня из себя:

— Дурка ты! Каким же ты гадким бываешь! Зачем ты меня унижаешь и так говоришь со мной? Я тебе кто — «сестра», что ли? Вот ты умеешь сказать что-то доброе и хорошее, и тут же все это облить грязью. Зачем? Зачем ты таким бываешь? Почему?! Гадина!

Сергей сообразил, что перебрал, поэтому примирительно сказал:

— Ну, извини. Это у меня такой юмор — черный.

— Ладно. Только думай, когда говоришь.

Он приблизился ко мне и стал целовать меня, тесно ко мне прижавшись.

— Уйди с глаз моих. Не хочу тебя видеть, — заговорил я, отстраняя от себя Серегино тело, совсем уже соприкоснувшееся с моим.

— Сынок, — громко сказал Сергей, прижимаясь к моему уху, — иди за вазелином. Давай попробуем, прошу тебя. Очень прошу, а?..

— Я боюсь здесь, — прошептал я, совсем растаяв от его горячих губ, все время целовавших меня. — У тебя ведь есть ключ от кабинета Длинного. Идем туда, хорошо?

А дело было в том, что ключ от кабинета нашего отрядного у Сереги был потому, что там, в кабинете, отрядный хранил в сейфе заказанный Сергею ширпотреб, нуждавшийся в некоторой доработке, в отделке цветной пластмассой, стеклами, всякими завитушками. Жена отрядного, кажется, втюхивала этот ширпотреб в Перми, на толкучке или по знакомым, я не знаю.

— Ключ в тумбочке, где и вазелин. Возьми и то, и другое. Иди. И хватит ломаться как целка.

— Ты опять начинаешь?! Сейчас я вообще спать пойду. Если уж тебя приперло, то твое пылкое воображение плюс пара здоровых рук — и вся музыка как по нотам, — стал говорить я, принимая тот дерзкий тон, который, думалось мне, хоть как-то остановит Сергея.

— Саня, ну перестань уже! Хватит дурить-то. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

И я пошел за ключом и за проклятым вазелином.

В кабинете Длинного была откидная койка, но она оказалась скрипучей. Сергей бросил матрац прямо на пол и лег, сняв с себя буквально все. Я некоторое время любовался его обнаженностью, но скоро последовал его примеру…

За окном занимался новый день. Солнце уже коснулось стен, висевших на них стендов, ленинского портрета, письменного стола, ряда расставленных вдоль стен стульев. Яркое солнце чуть смущало меня, но не Сергея, которому такая освещенность даже понравилась:

— Какой ты, сынок, красивый! — шептал он. — Только слегка худенький, но это поправимо.

Сергей после всяких ласк и нежностей перевернул меня на спину, а потом снова на живот, прижал к себе, слегка отставляя в сторону правую ногу, и стал смазывать вазелином то, к чему он сейчас так сильно стремился… Я от наслаждения растерял все слова и только покусывал его руку возле плеча…

— Сашенька, мальчик мой, какой же ты хороший, — шептал Сережа дрожащим голосом и тяжело дыша мне в затылок. — Ну давай, расслабься, я очень тебя прошу.

— Да-да. Только не торопись.

Голова моя закружилась, и я почти лишился сознания — от счастья, от страха, от боли, от удовольствия. «Господи, — вертелось в моей голове, — помоги мне! Спаси и сохрани!»