Сетка

— Ну, во-первых, не мы первые, не мы последние. А во-вторых, есть более подходящее слово — бисексуалы. Но я скажу тебе одно: если бы мне предложили выбор — ты или десяток классных девок, я выбрал бы тебя, даже не глядя на них. И знаешь, почему?

— Знаю. Только я выбрал бы тебя — и лучшую из этого десятка.

— Вот это и есть самая настоящая бисексуальность, когда и с девочками, и с мальчиками хорошо.

— А ты где всей этой премудрости набрался?

— Я, знаешь ли, все эти годы не только точил и пилил, а и книжки умные читал. И тебе советую. Когда освободишься, найди литературу на эту тему. Можешь и с «политиком» нашим об этом поговорить, уж он-то знает.

— А почему ты так считаешь, что он знает?

— Он мне как-то сказал, что хочет написать книгу о тюрьме на воле. Он так и сказал: книга будет называться «Парадоксы тюрьмы и гримасы свободы».

— А бисексуальность тут при чем?

— А при том, что в изоляции человек не перестает быть человеком, и в физической близости с товарищем по несчастью прежде всего ищет применения своим лучшим чувствам и качествам, которые были свойственны ему на воле. А животным такой секс в тюрьме, да и в армии, я думаю, тоже, делает традиция нетерпимости. Для случки, как ты говоришь, я мог бы вытащить из нашего гарема того, кого захотел бы я. Но мне нужно не хотеть, хотя и это важно, а любить человека, доверять ему, защищать его, помогать ему, беречь его от любого зла в этом гадюжнике. И я встретил тебя, вот. А как там со мной, с нами будет на воле — один Бог знает. Мы оба еще так молоды, Саня! Конечно, каждому нормальному человеку хочется иметь свою семью, свой угол, уют, домашнее тепло. Но здесь ты — моя семья. И отдаешь мне вместе со своим прекрасным телом свою чистую душу, а я взамен окружаю тебя моим теплом и защитой.

— Послушай, Сережа, а чем ты будешь заниматься на свободе?

— Не знаю. Посадили меня еще почти школьником. Скоро мне уже двадцать два, а я и жить не начинал. — И подумав о своем, он добавил: — Саня, давай не будем об этом. До свободы еще дожить надо.

На крыше действительно оказалось интересно. Пьяная молодежь бесилась и дурела на дискотеке. Некоторые парочки уходили из общего стада в глубину парка, поближе к речке, и прямо на траве начинали заниматься сексом. Мы сверху видели все это и смеялись, как школьники. Они же выделывали такое, что даже нам с Сергеем было стыдно и неловко друг друга.

— Сынок, ты со своими подружками тоже такое творил? — почему-то решил спросить меня Сергей.

— Нет, Сережа, у меня не было так много опыта. Да и мой член интересовал их всех гораздо больше, чем язык или что-то другое.

— Могу себе представить! Они за тобой табунами бегали, да?

— Да пошел ты к чертям! Отстань!

— Чего ты?! Наоборот, твоей «штукой» гордиться надо, а не стесняться.

— А я не считаю, что эта «штука» — главное в жизни.

— Конечно, нет. У тебя есть и другие достоинства. И… И зачем ты, сынок, всегда такой серьезный? Ты с другими таким будь, а со мной — не надо. Расслабься.

— Сережа, я тебя… Ну, мне очень хорошо с тобой.

— Что ты хотел сказать? — насторожился Сергей. — Не бойся, говори.

— Ладно, идем вниз. Я уже не могу смотреть на это блядство. Здесь и в самом деле везде стекловата, а я хочу сейчас прижаться к тебе — сильно-сильно, и никогда, слышишь, никогда не выпускать тебя из своих рук.

И снова он мучил меня до утра, не выпуская, как обещал, из рук ни на миг. Я вдруг сызнова понял, как люблю я его руки, его тело, его губы!.. Мне нравились его прикосновение к моей коже, его чуткие пальцы, его сильные красивые ноги, его мужественная сила и готовность доводить меня до стонов, а себя до крика сквозь плотно стиснутые зубы. Я по-настоящему вошел во вкус такой близости и научился испытывать наслаждение в ночных играх с этим так сильно любимым и желанным парнем.

Первоначально, стесняясь друг друга, мы не включали свет, но чуть позже Сергей все же зажигал лампочку, предварительно набросив на патрон в виде легкого абажура какую-нибудь темную тряпку. И тогда мы видели друг друга, и любовались друг другом, и я восхищался тем, как вылеплен каждый мускул на Серегиной груди, как в этой хорошо развитой плоти оживает нечто более важное и значительное, чем просто физическая красота, и я понимал сердцем, что я люблю в Сереже его умение оставаться ласковым и тихим в минуты наших восторгов и переживать их без всяких слов, одними только движениями наших зрачков в этой полутьме.