Севастополь

В сентябре 1942 года Ревякин решил выйти за город, ознакомиться с дорогой в лес и узнать что-нибудь о партизанах. Он получил пропуск в немецкой комендатуре на выезд в деревню за продуктами, достал тележку, положил на нее кое-какие вещи "для обмена" и вместе с Толей отправился в путь…

Партизаны, действительно, были в этом районе. Но оккупанты бросили против них войска, карательные отряды, вели крупный прочес леса.

Ревякин вернулся домой угнетенным.

В тот же день он начал вести дневник, тщательно укрывая его в надежных местах.

"Гитлеровские мерзавцы решили стереть с лица земли город-герой. Куда ни глянешь — везде одна и та же жуткая картина: искалеченные коробки домов без крыш, с зияющими пробоинами вместо окон. Из развалин несет тяжелым трупным запахом. Полностью уничтожены школы, техникумы, библиотеки, клубы, театры. Разрушен Дом Военно-Морского Флота и музей… Владимирский собор — место погребения адмиралов Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина — полуразрушен и загажен.

Яростью наполняется сердце, когда смотришь на уничтоженный памятник любимому Ильичу, на разрушенное здание знаменитой Панорамы…

С особой, звериной жестокостью фашистские варвары уничтожают севастопольцев. Они тысячами истребляют наших людей в лагере военнопленных. 12 июля они согнали на стадион «Динамо» несколько тысяч мирных жителей и потом расстреляли их вместе с детьми в четырех километрах от города.

На бирже труда отбирают паспорта у молодых и здоровых людей и гонят их насильственно в Германию. Вчера со станции Севастополь было отправлено еще два эшелона по шестьдесят вагонов в каждом и по пятьдесят пять человек в вагоне. Окна вагонов закрыты и переплетены колючей проволокой. Двери также закрыты на запоры. Охрана никого не подпускала близко. Слышны были душераздирающие крики узников. Люди травятся, калечатся, чтобы спастись от фашистской каторги. Для устрашения севастопольцев варвары XX века поставили на площади Пушкина виселицу. Повешены трое юношей, среди которых Толя узнал своего соседа Колю Лялина. Так выглядит Севастополь. Город окутан мраком фашистского террора…"

Ревякин не заметил, как Лида, заглядывая через его плечо, прочла что он написал. Она читала и плакала.

— Что же будет, Саша? — почти с отчаянием спросила она. — Что делать?

— Что-то делать нужно, что — не знаю еще, но бездействовать нельзя.

— Что же мы можем?

— Я уверен, — сказал Ревякин, впервые вслух высказывая то, что уже давно таилось в душе, — севастопольцы не примирились с оккупантами. Но люди замкнулись в себе, они разобщены и подавлены несчастьем. Ненависть у каждого в сердце, как у нас с тобой. Нужно поднять гордый дух севастопольцев… Нужно выпустить воззвание к населению, — добавил он, уже ясно чувствуя, что нашел что-то верное.

— Какое воззвание? — спросила она, недоумевая.

— Увидишь!

Он просидел, не разгибаясь, целую ночь. Хотелось написать коротко, просто, на бумаге же выходило растянуто, туманно. Он писал страницу за страницей, уничтожал написанное, вновь писал и снова рвал.

Лида, молча наблюдая за мужем, волновалась страшно и сжигала в печке черновики. Настало утро, а он все еще сидел за столом.

— Кончил! — Ревякин разогнул спину и обеими руками потер уставшее лицо. Прочту тебе, хотя, должен признаться, и это меня не удовлетворяет.

— Читай!

— Сверху лозунг. Только наш, местный: "Трудящиеся Севастополя, объединяйтесь на борьбу с гитлеризмом!" Под лозунгом будет заголовок: "Воззвание к трудящимся города Севастополя".

Он начал читать, волнуясь: