Севастополь

Теперь не только стрелки Гаджиева, но и артиллеристы били по неприятельской пехоте. Соседи справа и слева тоже вели ожесточенный бой. По всему фронту перекатывалась трескотня пулеметов и винтовок, прерываемая глухими орудийными выстрелами.

Гаджиев отлично видел немцев. Они падали, поднимались, суетливо бросались в сторону, ползли вперед, стараясь как можно скорее достигнуть лощины. Вначале гитлеровцы вели сильный огонь с хода, и пули, проносясь над головой, почти не позволяли высунуться из окопа. Но потом противник сосредоточил все свое внимание на батарее. Теперь ожесточенная перестрелка шла в кустарнике, где находилась группа Мамедова. Огонь там нарастал и усиливался с каждой минутой. Немцы накапливались в лощине, где их уже не могли достать наши снаряды.

* * *

Для командира зенитной батареи старшего лейтенанта Соловьева сегодня выдался особенно тяжелый день. На его участке натиск гитлеровцев достиг крайнего ожесточения, и по всему было видно, что враг уже не считается ни с какими потерями.

"Сначала немцы, вероятно, предполагали, что после длившейся целый час артиллерийской подготовки они уже не встретят серьезного сопротивления, — размышлял Соловьев. — Но потеря четырех танков и значительного количества живой силы должна же отрезвить врага. Значит, гитлеровцам остается прекратить атаку и снова начать артиллерийский обстрел батареи, которая так им насолила".

Однако развитие боя заставило Соловьева отказаться от этого предположения. Фашисты продолжали упорно лезть вперед и старались сосредоточиться в лощине и оврагах, находящихся в каких-нибудь пятидесяти метрах от батареи. Видимо, атаки мелких подразделений предпринимаются сейчас только для того, чтобы отвлекать на себя огонь батереи до тех пор, пока в ложбинах не накопится достаточно сил для решающего броска. Соловьев понял смысл неприятельского маневра и решил, что настоящая атака еще впереди.

Едва он доложил по телефону командиру части свои соображения, как наблюдатель воскликнул:

— Наступающая пехота противника по всему фронту!

Соловьев выскочил наружу. Теперь в бинокле не было никакой надобности. Гитлеровцы двигались длинными перебежками, они делали большие броски и уже не скрывали своих намерений. Под дружным огнем наших орудий, пулеметов и винтовок ряды фашистов сильно редели, но напор их не ослабевал.

Соловьев, который за два месяца боев прекрасно изучил все тактические приемы врага, своим опытным глазом сейчас же определил, что гитлеровцы сильнее всего нажмут на левый фланг батареи, где стоит орудие Шкоды. На этом направлении их ряды были гораздо гуще и огонь плотнее.

Вокруг то и дело жужжали пули, но Соловьев спокойно оценивал обстановку.

Разумеется, командир батареи не столь привычен к пулеметному или автоматному огню, как командир пехотный. Не теряя хладнокровия под бомбами и снарядами, артиллеристы острее реагируют на сухой свист мелких кусочков свинца.

Так было раньше и с Соловьевым. Но с 17 декабря он отразил уже столько атак, что теперь почти не обращал внимания на проносящиеся над головой пули. Старший лейтенант, приняв решение, послал связного Квасова к Стрельцову, чтобы тот приготовился к штыковому бою, а сам вместе с наблюдателем бросился к орудию Шкоды.

Орудийные расчеты действовали, как хорошо налаженный механизм. Несколько зенитчиков было ранено, но остальные номера заменяли их, работая за себя и за товарищей. Снаряд за снарядом посылали батарейцы навстречу врагу. Их поддерживала своим огнем группа Мамедова, которая уже нанесла гитлеровцам немалый урон.

Несмотря на это, все новые и новые вражеские цепи скатывались в лощину и каждую минуту могли появиться у самого орудия Шкоды. Это заставило Соловьева принять экстренные меры. Он взял нескольких связистов и разведчиков и залег с ними перед орудием, выдвинувшись шагов на сорок вперед.

— Приготовить ручные гранаты! — скомандовал старший лейтенант.

Треск автоматов, взрывы гранат, человеческие крики перемешались в сплошном несмолкающем гуле.

Снежная пыль и густой дым на некоторое время скрыли все из глаз. Это был момент, когда каждый действовал по своему разумению. Теперь гранаты летели с обеих сторон. Постороннему наблюдателю, вздумай он издали, с помощью бинокля, разобраться в том, что здесь происходит, показалось бы, что это просто какое-то столпотворение. Вряд ли он допустил бы мысль, что кто-нибудь из защитников батареи мог остаться в живых в этом адском грохоте, дыму и снежном буране, поднятом бесчисленными взрывами.

Однако это было не так. Казалось, что самые разрывы, вместо того, чтобы разнести все в прах, выбрасывали из пламени живых людей. И эти люди продолжали стойко оборонять свою землю, отражая бешеный на тиск врага. Гитлеровцы уже метались из стороны в сторону. Они цеплялись друг за друга, валились, поднимались, ползли на четвереньках и, наконец, растянувшись на снегу, застывали навсегда.