Севастополь в августе 1855 года (Севастопольские рассказы - 2)

- Где командир полка? - спросил Козельцов.

- В блиндаже у флотских, ваше благородие! - отвечал услужливый солдатик.Пожалуйте, я вас провожу.

Из траншеи в траншею солдат привел Козельцова к канавке в траншее. В канавке сидел матрос, покуривая трубочку; за ним виднелась дверь, в щели которой просвечивал огонь.

- Можно войти?

- Сейчас доложу.- И матрос вошел в дверь. Два голоса говорили за дверью.

- Ежели Пруссия будет продолжать держать нейтралитет,- говорил один голос,- то Австрия тоже...

- Да что Австрия,- говорил другой,- когда славянские земли... Ну, проси.

Козельцов никогда не был в этом блиндаже. Он поразил его своей щеголеватостью. Пол был паркетный, ширмочки закрывали дверь. Две кровати стояли по стенам, в углу висела большая, в золотой ризе, икона божьей матери, и перед ней горела розовая лампадка. На одной из кроватей спал моряк, совершенно одетый, на другой, перед столом, на котором стояло две бутылки начатого вина, сидели разговаривавшие - новый полковой командир и адъютант. Хотя Козельцов далеко был не трус и решительно ни в чем не был виноват ни перед правительством, ни перед полковым командиром, он робел, и поджилки у него затряслись при виде полковника, бывшего недавнего своего товарища: так гордо встал этот полковник и выслушал его. Притом и адъютант, сидевший тут же, смущал своей позой и взглядом, говорившими: "Я только приятель вашего полкового командира. Вы не ко мне являетесь, и я от вас никакой почтительности не могу и не хочу требовать". "Странн 1000 о,- думал Козельцов, глядя на своего командира,- только семь недель, как он принял полк, а как уж во всем его окружающем - в его одежде, осанке, взгляде - видна власть полкового командира, эта власть, основанная не столько на летах, на старшинстве службы, на военном достоинстве, сколько на богатстве полкового командира. Давно ли,думал он,- этот самый Батрищев кучивал с нами, носил по неделям ситцевую немаркую рубашку и едал, никого не приглашая к себе, вечные битки и вареники! А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового с широкими рукавами сюртука, десятирублевая сигара в руке, на столе шестирублевый лафит,- все это закупленное по невероятным ценам через квартирмейстера в Симферополе,- и в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое говорит вам: хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой командир новой школы, но не забывай, что у тебя шестьдесят рублей в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте".

- Вы долгонько лечились,- сказал полковник Козельцову, холодно глядя на него.

- Болен был, полковник, еще и теперь рана хорошенько не закрылась.

- Так вы напрасно приехали,- с недоверчивым взглядом на плотную фигуру офицера сказал полковник.- Вы можете, однако, исполнять службу?

- Как же-с, могу-с.

- Ну, и очень рад-с. Так вы примите от прапорщика Зайцева девятую роту вашу прежнюю; сейчас же вы получите приказ.

- Слушаю-с.

- Потрудитесь, когда вы пойдете, послать ко мне полкового адъютанта,-заключил полковой командир, легким поклоном давая чувствовать, что аудиенция кончена.

Выйдя из блиндажа, Козельцов несколько раз промычал что-то и подернул плечами, как будто ему было от чего-то больно, неловко или досадно, и досадно не на полкового командира (не за что), а сам собой и всем окружающим он был как будто недоволен. Дисциплина и условие ее - субординация - только приятно, как всякие обзаконенные отношения, когда она основана, кроме взаимного сознания в необходимости ее, на признанном со стороны низшего превосходства в опытности, военном достоинстве или даже просто моральном совершенстве; но зато, как скоро дисциплина основана, как у нас часто случается, на случайности или денежном принципе,- она всегда переходит, с одной стороны, в важничество, с другой - в скрытую зависть и досаду и вместо полезного влияния соединения масс в одно целое производит совершенно противуположное действие. Человек, не чувствующий в себе силы внутренним достоинством внушить уважение, инстинктивно боится сближения с подчиненными и старается внешними выражениями важности отдалить от себя критику. Подчиненные, видя одну эту внешнюю, оскорбительную для себя сторону,- уже за ней, большею частью несправедливо, не предполагают ничего хорошего.

16