Севастополист

– Это глупости. Все эти бунты, в том числе и героев, – лишь часть башенной жизни, все это производит впечатление, но не имеет результата, да и не стремится его иметь. При желании они могли бы переместиться куда захотят и ничего ни с кем не делить, но они не знают о том, что так можно, – вот и воюют. Их Осколок, как и все остальное, вливается в Пребывание; как ты думаешь, кто готовит котлетки, которые тебе так приглянулись? Они же утилизируют на всех уровнях мертвых, ведь настоящих морей, как ты знаешь, в Башне нет.

Он завершил эту фразу безо всяких эмоций – и было совершенно непонятно, то ли он злорадствует по поводу отсутствия у населения Башни возможностей перемещаться вверх-вниз, то ли сокрушается, то ли вообще не считает нужным его оценивать.

– Но Инкерман? Он ведь не знал, что так можно! – простонал я. – Как он мог спуститься с четвертого уровня на третий?

– Он не спускался на третий уровень, – ответил Крым тоном, не терпящим возражений.

– Зачем ты мне врешь? – крикнул я. – Он прыгнул с ватрушки, я видел на экране. Ты сам показал мне! А до этого я виделся с ним выше, на четвертом уровне! Зачем было вообще звать Инкермана в Башню? И всех моих друзей? Ну да, сюда нужны люди! Но если вы вели меня, неужели не понимали, что я буду совсем не рад, если что-то случится с моими друзьями? Разве Инкер заслужил такой конец?

– И дружба, и любовь – сильная проверка! Чтобы быть севастополистом, нужно преодолеть их в себе.

– Ты разве говоришь не о предательстве? – усмехнулся я.

– Вовсе нет. Только о сути вещей – об истине, если хочешь. – Он говорил все так же спокойно, не позволяя проявиться эмоциям, прорасти в словах. – Ты никого не предавал, твоя совесть чиста. Просто все сложилось так, как и должно было сложиться. Понимать это – задача не из приятных для каждого, кто поднимается сюда. Это понимание ошарашивает. Но всегда нужно помнить, откуда ты пришел – из Севастополя, с самого низа. Ты вышел из той среды, где были возможны и дружба, и любовь. И если вдуматься – ведь это ошарашивает не меньше. Попробуй вдуматься.

Мне показалось, что последнюю фразу он сказал ласково. Но тут же вернулся к бесстрастному тону.

– Инкермана призвали в Башню затем, чтобы убеждать тебя, когда подойдет необходимый срок. Не позови мы твоих друзей – ты бы и сам не пошел в Башню. Но позови мы их просто так, ради одной лишь твоей компании – вы бы все застряли где-нибудь… – он прищурился, – не выше Созерцания. Кроме тебя, никто не дошел бы. Итак, что мы имеем при таких исходных данных?

Я молчал.

– Твои друзья должны были помочь тебе. Инкерман как нельзя лучше подходил для решающей, самой важной роли – он должен был убедить тебя сделать последний шаг, решив для себя остаться в Пребывании.

– А с чего ты взял, что Инкер решил бы остаться?

– Он не стал бы преодолевать огненные острова – никакой мотивации у твоего друга для этого не было. Так что ты задал ему верный вопрос. Мы знали, что он слаб для миссии – увы! Но никто не предполагал, что он слаб настолько, что не дотянет и до Пребывания, сгинет в S-Порте. Причем таким страшным образом. Никто этого не хотел.

Я прислушался к Крыму: его речь изменилась, когда он произносил эти слова, в голосе слышалось настоящее, неподдельное сожаление.

– Но как я мог с ним видеться, если он не добрался?

Конечно, Кучерявый ждал этого вопроса. Он даже не стал брать паузу.

– То, что ты видел, – это его проекция, голограмма, которую мы создали, чтобы работать с тобой. Инкерман захотел уйти, остановившись в двух шагах от миссии. Но он не мог этого знать. Он бросил лампу вниз, в пропасть, с открытой площадки S-Порта. А затем сел на ватрушку и… В общем, дальше ты видел. Все это случилось задолго до того, как ты говорил с ним через стекло.

– Не может быть! Мне бы сказала Фе! – Я сопротивлялся этой страшной информации, как только мог. Но она была сильнее, и оттого мне становилось еще невыносимей. Потому что я понимал: это правда.

Я вспомнил, как Феодосия сказала мне: «Инкерман ушел». Это звучало просто и непринужденно, и, признаюсь, мои мысли были заняты другим в тот момент, мы не обсуждали это долго… Знала ли она всю правду – что случилось с Инкером на самом деле? Или ее тоже обманули? «Мы много с ним говорили, и он так решил». Эта фраза всплыла в памяти и теперь не собиралась покидать меня. «Много говорили». Но о чем? Не убеждала ли его Феодосия…

Нет, я не мог себе позволить развивать эту мысль. Инкерман, несчастный милый друг мой Инкерман! Он говорил о крепости, и он хотел быть ею. Он был ею для меня – моей крепостью, был, пока мог. Но внутри его собственной крепости оказалась пустошь – его маленький личный пустырь. Она погубила его, эта внутренняя пустота, а я слишком отдалился, чтобы успеть ее заполнить.

– Я понимаю, это воспринять нелегко, но после всего, что ты видел… – Крым словно чувствовал вину и чуть ли не просил меня поверить в новую невероятную подробность. Я не сопротивлялся.