Севастопольская альтернатива

Вот, значит, в этой реальности генерал-адмирал Константин Николаевич, хороший, но уж очень доверчивый паренек, в отсутствии уехавшего на юг, на Балканский фронт, папы, послушал то, что ему пел Литке, и Нобелю был дан расчет уже на святки 1854 года. В результате подрыва мины у борта "Мерлина" не было, показательные взрывы мин Якоби достигли обратного результата, так как англичане поняли, что этих мин надо опасаться уж у самого-самого берега. Это позволило британским винтовым линкорам совершить в начале августа 1855, пользуясь штилем и неподвижностью николаевских парусников, набег к востоку от Котлина, через "мертвую", непростреливаемую из Кронштадта и с материка, зону Северного прохода, обстрелять взморье Васильевского и Каменного островов и сжечь зажигательными бомбами Петергофский дворец. Никакого реального воздействия на военную обстановку это, конечно, вызвать не смогло — но паника в городе и при дворе от осознания проходимости кронштадского барьера была жуткой. Вот поэтому-то гвардия, уже приготовленная для отправки на Балканы на помощь армии Хрулева и участия в битве за Проливы, так и осталась в Ингрии — стеречь четыре тысячи британских морпехов. Такова оказалась реальная цена советов адмирала Литке и очередного проявления энтузиастического славяно-остзейского патриотизма.

Впрочем, к сентябрю британский флот опять покинул Балтику и вернулся к родным берегам для пополнения и ремонта. Да и на остальных Театрах Военных Действий начались антракты: на Севере знаменитая "Миранда" закончила свои бомбардировки поморских сел и вернулась в Эдинбург, на Дальнем Востоке окончательно запутавшиеся в географии амурского устья англичане тоже повернули к Шанхаю в преддверии зимы и даже на Мраморном море наступило состояние "странной войны". На суше русские не предпринимали никаких действий в сторону занятых войсками лорда Реглана Галлиполийского полуострова и берегов Дарданелл, так, что разрыв между пикетами казаков и ирландских гусар доходил до двадцати миль. А на море британская эскадра ограничилась занятием Принцевых островов и даже не пыталась пострелять по беззащитному с моря Константинополю. Перемирия никто не подписывал — но по факту военные действия замерли.

Часть 3. ИСПОЛНЕНИЕ МЕЧТЫ

Глава 3. Бартелеми и Курне (Охота на крупного зверя)

Придворный: Ваше величество, Вы не ранены?

Александр II: Слава Богу, нет…

Рысаков: Еще не известно, слава ли Богу!

(Из разговора на набережной Екатерининского канала в Санкт-Петербурге 1 марта 1881 года)

Так кто же может остановить властителя Франции?

Тут мне ответ подсказал старый друг Александр Иваныч Герцен. В шестой части "Былого и Дум" среди рассказов о смешных и трагических фигурах революционной эмиграции есть глава, посвященная жизни и смерти французского рефюжье, рабочего-механика, бланкиста Бартелеми (Emmanuel Barthelemy). Тот впервые попал на каторгу за убийство жандарма еще при Луи-Филиппе, был освобожден Февральской революцией 48 года, во время Июньского коммунистического путча командовал повстанцами на баррикаде улицы Тампль, был схвачен победителями, со скамьи подсудимых обличал капиталистическое общество и комедию суда. Потом бежал с каторги в Бель-Иле и в эмиграции готовился отомстить буржуа и их новоиспеченному императору. Герцен об этом излагает так: "В Швейцарии он особенно занялся ружейным мастерством. Он изобрел особенного устройства ружье, которое заряжалось по мере выстрелов — и, таким образом, давало возможность пустить ряд пулей в одну точку, друг за другом. Этим ружьем он думал убить Наполеона, но дикие страсти Бартелеми два раза спасли Бонапарта… "

В общем, неслабая такая фигура. Желябов вместе с Ульрикой Майнхоф спокойно могут отдыхать. Да и сам Карлос-Шакал. Но, действительно, судьба упасла Луи-Наполеона от его предполагаемого изобретения. Было так, что в вихрях революции у Бартелеми имелся соперник не меньшей, чем он, отчаянности, начальник второй знаменитой июньской баррикады в предместье Сен-Антуан, бывший флотский офицер Курне (Frederic Constant Cournet). Друг друга они, конечно, страшно ревновали, но до определенного момента и в июньских схватках, и на каторге, и в эмиграции пути их не пересекались. Тем более — один коммунист-бланкист, другой партизан "красного республиканца" Ледрю-Роллена, кафе разные, революционные клубы разные, бабы разные, можно и век не встречаться.