Севастопольская девчонка

Чувствуя большое напряжение, каждую минуту стараясь понять, чем все кончится, и повлиять, насколько возможно, на исход дела, отец был исполнен еще и человеческой благодарной радости к Пряжникову. Ого! А с ним, оказывается, можно, как и с Бутько, говорить об общей линии, о линии борьбы! Отец незаметно кивнул Пряжникову: «Давай, давай, Михаил Алексеевич, одним фронтом!»

Уже на втором этаже всех догнал наш начальник управления. Туровского бог не обидел ни ростом, ни солидностью, ни умом. Но для отца он был не Осадчий. Отец взглянул на Туровского и в сдержанной солидности того безошибочно почувствовал выжидание. Туровский оценивал обстановку. Весь его ум сейчас был направлен на то, чтобы побыстрее решить для себя задачу: осадитъ ли своего старшего прораба и выговорить ему за партизанщину, или, напротив, не только поддержать, но взять в свои руки все дело. Отец понял, что с приходом Туровского их «фронт» удлинился, но не усилился.

— Я хочу вас спросить, Александр Фомич! — вслух спросил он Осадчего. — На пленуме горком принял решение: в семьдесят пятом году на каждого севастопольца должно приходиться пятнадцать квадратных метров жилой площади. Во что я должен верить: в пятнадцать квадратных метров для каждого или в обещания Кириллова? Я подсчитал: из-за брака, который мы получали с завода, только наш участок недодает в год пятиэтажый дом.

Кто-то мягко, как кошачьей лапкой со спрятанными коготками, провел по его спине. Отец обернулся. Всегда флегматичный, толстогубый Кириллов, теперь даже не говорил, молил взглядом:

«Помягче! Бога ради помягче»! Достанется или не достанется отцу, ему, Кириллову, при всех условиях достанется.

Мягко, рыхло задев боком отца и еще кого-то, Кириллов протерся к Осадчему и Липатову.

— Александр Фомич… Николай Петрович… Вопрос о качестве железобетона сейчас катастрофический. Для всей страны серьезный. Вы же знаете, совнархоз даже конкурс объявил…

Осадчий помрачнел. В глазах его было нескрываемое неверие. Но он ни словом не перебил Кириллова.

Кириллов сбился, покраснел, но не посмел требовать, чтобы ему верили. Пробормотал что-то о том, что все инженеры завода и «вот даже директор товарищ Зуев» участвуют в конкурсе, что он сам инженер Кириллов, просит Бориса Петровича Серова, как инженера, тоже принять участие в этом важном конкурсе. Опять сбился. Засуетился еще больше.

— Вот записка технолога… — бросился вынимать из портфеля бумаги… — вот план: собираемся обсудить причину брака… Нам, Борис Петрович (робкий, приглашающий к сообщничеству взгляд в сторону отца) не дали времени принять по сигналу меры.

Отец поднял голову. Кириллова было и жаль, и смотреть на него противно.

— Неправда! — оборвал он. — Три месяца добиваюсь сносных блоков. Нет! Неделю назад предупредил: не возьму брака! А ответ: «Хотите — берите, не хотите — не берите!» Так вот — не хочу!

«Одряб…» — подумал отец о Кириллове. Он уже понял, что Кириллову не отделаться выговором: снимут совсем. Ну и поделом!

Осадчий повернулся и пошел к машине.

Отца потянул за рукав пиджака Зуев, директор завода. Заглянув ему в глаза, помолчал мгновение.

— На чужих костях к месту повыше лезешь, Серов? В тресте попахивает вакансией…

Отец с сожалением и злостью посмотрел на него.

— Прошу вас, Борис Петрович! — сказал Осадчий, подходя к машине. — И вас, — кивнул он головой Бутько и Пряжникову.

Вслед за «москвичом» по серому сухому асфальту машины пошли на завод. Отец, Бутько, Пряжников сидели рядом, готовые постоять друг за друга, за себя и за всех, кому Севастопольский горком партии обещал в перспективном плане пятнадцать квадратных метров жилой площади на человека.

ОТЕЦ

В Севастополе люди не устают вспоминать войну. Она отступает все дальше и дальше в прошлое, но не стирается в памяти, как зарастают, но не исчезают шрамы от ран.

Я опять столкнулся с Туровским, и опять нас разнесло с ним на разные полюсы, как будто мы полярно заряжены.

Он говорит чертовски справедливые вещи. И он чертовски несправедлив.

Я шел в управление, чтобы выдрать квартиру для кого-нибудь из «своих», с моего участка: Сидорычу или Пряжникову. Нашему управлению горисполком дает две квартиры: трехкомнатную и однокомнатную. Трехкомнатную без спору отдают Бутько: семьища. Яков, вообще, прет в жизни без спора. А на однокомнатную, оказывается, по очереди имеет право Абрамов. Я как только услышал об Абрамове, все, сдал: ни о Сидорыче, ни о Пряжникове ни слова. А Туровский, не поднимаясь, — он никогда не поднимается, когда говорит, так же, как никогда не просит слова: просто начинает говорить и все замолкают, — сказал:

— Ну, Абрамов у нас имеет постоянную жилплощадь в отрезвителе. Очередь Абрамова подойдет тогда, когда Абрамов перестанет пить.

Чертовски справедливо, если бы это касалось, скажем, Туровского, меня и остальных шестьсот девяносто семь человек нашего управления. И чертовски несправедливо, когда это касается Абрамова.

Несправедливо!