Севастопольская девчонка

Ну, вот, например, идет из глубины бульвара лейтенант (правда, не капитан-лейтенант. Но ведь и Казарский был сначала лейтенантом, а уж потом, позже, капитан-лейтенантом). И видно, — не знаю, почему, но вид но, — что это настоящий «марсофлот», — из тех, о которых говорят: «морская косточка». Это только кажется, что форма — есть форма, и у всех одинакова. Нет не одинакова. Широченные морские «клеши» доживают свою жизнь разве где-нибудь на речных флотилиях. А в Севастополе, столице флота, уже несколько лет нет «клешей» — те, кто понимают толк в форме, ходят в строгих, чуть-чуть зауженных брюках. Фуражка на лейтенанте с примятым верхом — и будьте спокойны, не от того, что ему лень ее отутюжить и натянуть, как следует. Знаете почему? Посмотрите на памятник Нахимову. На адмирале точь-в-точь такая фуражка, с примятым верхом…

И согласитесь, зачем же надевать форму, если не надеяться стать Нахимовым, — по крайней мере, в душе

Между тем, лейтенант шел. И судя по всему, ко мне.

Он улыбнулся: по-моему — мне.

Он подошел и протянул руку: кажется, — мне.

Из-за моей спины протянулась чья-то рука и легла в его руку. Я оглянулась.

— Лена! — удивилась я. — Я тебя в темноте не узнала! — На самом деле, я не узнала ее потому, что у нее была новая прическа, — теперь уже с короткой стрижкой, — совсем по-новому перешитое платье. А ведь я даже раз оглянувшись, видела ее. Мимо нее прошли трое курсантов и спели, словно втроем, вместе вздохнули:

Ах, какая черноморочка,
Как такую не любить!

— А я-то не поняла, почему ты со мной не разговариваешь, — засмеялась Ленка.

— Казаков, Юрий, — протянул мне руку лейтенант.

— Левитин, — услышала я сзади. Оглянулась и увидела Виктора.

Мы все вместе пошли в Дом офицеров.

Видели бы вы нашу Ленку!

У нее в глазах свет блестел больше, чем в хрустальных люстрах. Она танцевала то с Казаковым, то с Виктором, — я с тем, кто оставался. Она сама подавала руку тому, с кем собиралась танцевать. Виктор старался встретиться со мной глазами: извинялся. Я улыбалась и пожимала плечами.

Казаков оказался, в самом деле, тем, о ком говорят: «офицер с мостика». Я бы никак не могла представить себе, что он служит на берегу. И он, действительно, сказал:

— По-моему, служить — это плавать.

Мы не много говорили — все-таки мы не очень-то были знакомы. Но у Казакова, когда он говорил, — каждое слово пахло морем. Он говорил, например, как звучат морские команды, что их смысл можно понять по звукам. Вот например:

— Левый кормовой швартов отдан! Чисто за кормой!

Но когда я услышала эти звонкие: энн… н-н… энн… н-н… м-м…

Казаков рассмеялся и сказал, что чаще, вместо команды слышится всего-навсего электрический ревун:

тм-там! тм-таМ! тм-та-аМ!

Он посмотрел на мое платье с тремя полосками на отворотах воротничка. Я очень люблю платье, которое слегка, совсем чуть-чуть, напоминает форму. Если б я не родилась девчонкой, быть бы мне в юнгах!

Наверное, рано или поздно я выйду замуж за Виктора. Виктор не моряк, не был им и никогда не будет. И что-то во всем этом у меня получается не по-севастопольски…

А Ленка относилась к Казакову, как относится победитель к занятой территории. Смотрела она только вперед, на то, что еще не завоевано. Незавоеванным был Виктор. И Ленка штурмовала Виктора. Правда, приходилось то и дело оглядываться. Ведь и на занятой территории надо заботиться о том, чтобы не терять позиций, не уменьшить влияния. Поэтому-то они и танцевала то с Виктором, то с Казаковым, строго соблюдая очередность.

Глаза ее блестели, вобрав весь свет от всех люстр. Волосы вдохновенным золотым ореолом осветили ее, закружившуюся в танцах.

— Правда, красивая наша Ленка? — спросила я Виктора.

— В управление Туровский вызывал меня, чтобы решить, как быть с Губаревым и Пряжниковым, — сказал Виктор.

— Что же ты молчал до сих пор? — рассердилась я. Ведь я все время, и разговаривая с Казаковым, и глядя на Ленку, думала о том, что произошло на участке.

— Когда же я мог сказать? — возразил Виктор. Это правда, — Ленка минуты не оставляла для разговора.

Я перестала танцевать и пошла впереди Виктора к открытому окну, у которого сейчас никого не было. Свежий ночной воздух тронул лицо.

— Решили наказать обоих, — сказал Виктор.

— Как обоих? — не поняла я. — А Костю — за что?

— За самоуправство! Влепить выговор и заставить оплатить рабочий день Губарева из зарплаты Пряжникова.

У него стало жесткое лицо, — такое, какое бывает у начальников, гнущих свою линию.

— Сегодня он Губарева запер. Завтра он, может, меня запрет при удобном случае и покажет, каким надо быть начальником участка?

— Если у тебя есть для таких опасений причины, то ты прав, наказывая Пряжникова. — Я отвернулась к окну. Мне не нравилось то ожесточение, с каким Виктор говорил о Косте. — Как работает Губарев, — это не одному Пряжникову не нравится.

— Губарев получит свое, — сказал Виктор, хмурясь. Но мне показалось, что он только делает вид, что сердит на Губарева.