Севастопольская девчонка

Я прошла всего несколько шагов по коридору, как вдруг открылась входная дверь, и мне сразу от входа замахала рукой Ленка. Вслед за ней шел Левитин.

Я была в купальнике, с голубой резиновой шапкой в руке. Мне почему-то сразу стала мешать эта шапочка. Как будто мне обязательно надо было ее куда-то деть, а я не знала, куда. Я посмотрела на шапочку и краем глаза увидела коричневую кожу на своей руке и, как еще никогда прежде, выгоревшие волоски на ней. Впрочем, нет, я и на руку не смотрела. И на Ленку не смотрела. Я смотрела на Левитина. Если бы взглядом можно было заставить человека остановиться, мой взгляд обязательно бы остановил его.

А теперь вот смотрела на Левитина, а видела свою прокопченнную руку.

Ленка шла, и голова у нее была почти неподвижной — боялась за прическу. У нее, знаете, она в виде шлема: волосы зачесаны сначала назад, а потом с затылка — вперед. А на лбу такие вольные, словно от ветерка случайно выбившиеся, но на самом-то деле все, последней прядки, нарочно выложено. И от всего этого — от прически, от неподвижности головы — вид Ленки был очень гордый.

«Вы все мудрите: как жить? В чем смысл жизни? — как будто говорила она. — А я одна знаю смысл. Смысл жизни в том, чтобы тебя любили. Попробуй, возрази! Скажи, что без этого есть смысл в жизни!

Видишь, он идет вслед за мной».

Вслух она сказала другое:

— Мы пришли, чтобы пожелать тебе ни пуха, пера!

Даже загар у Ленки не просто темный, а какого-то хорошего оттенка, весь просвечивающий. Она так и не поправила плечико.

«Стыд, стесненность? Это тоже для вас. Но не для меня. Для вас, пигалицы, заморышки. Оставьте это для себя вместе с идеями, с раздумьями… Вы все хотите быть лучше, чем есть. А я не хочу. Мне это ни к чему.

А вот он мне нравится. И видишь, это решает все.

И ничего для этого не надо делать: ни мечтать, ни надеяться, ни стараться быть лучше, пальцем о палец не надо трогать. Надо только родиться красивой — и все!»

Я посмотрела на ее плечо — ох, и красивый у нее изгиб от плеча к руке! Когда, я посмотрела на это ее плечо, я вдруг поняла, что если я прыгну сегодня, то плюхнусь вниз с двадцатиметровой высоты, как трухлявое бревно. А на трибунах раздастся и быстро оборвется брезгливый хохот. До смерти испугалась я этого брезгливого хохота.

— Что с вами? Боитесь? — спросил Левитин.

И тут врасплох забил гонг. Я почувствовала, как волна усталости откатилась от сердца, осев где-то в коленях. Мгновенная безмерная слабость, такая, как бывает только после болезни. Захлопали двери кабин. Задевая, мимо побежали ребята. Кто-то, наверное Костя Пряжников, схватил за руку и потащил меня к выходу. Я так и до сегодняшнего дня не знаю, кто. Помню, я оглядывалась назад и, сама не зная что, искала что-то глазами. Но твердо знала, что ищу что-то определенное. Потом в самом деле нашла то, что искала: в конце коридора в углу лежали сложенные один на другой тяжелые маты. Ох, и хотелось же мне забиться в этот угол за эти маты и никогда никому не показывать себя, худую, неуклюжую, некрасивую.

В эту минуту коридор кончился. Солнце так брызнуло, что пришлось зажмуриться. Потом я увидела судейский стол и нехотя пошла к судьям. Я ничего не хотела в эту минуту. Право же, даже жить не очень хотела. Перелезши через скамейки, до меня добрался Носов.

— Женька! — дернул он меня. — Ты почему отказалась от того прыжка! Почему — «вольный»?

— Тот трудный… Не смогу, — угрюмо и упрямо ответила я. Носов смешно всплеснул руками. Но еще раз посмотрел на меня, промолчал и, также молча, отошел. Наверное, я была совершенно безнадежна, если от меня можно было так отойти. Первым к трамплину пошел Костя. Костя не терпел расслабляющего, никчемного волнения. И всегда шел первым. Я была десятой или одиннадцатой. Слева от меня в первом ряду отблескивала на солнце золотом шлемообразная голова Лены. Прическа ее была так высока, что за ней не было видно лица Левитина. Дальше сидели Губарев, Брянцева и еще наши. Я могла теперь совершенно спокойно смотреть на всех их, словно все счеты с жизнью были кончены.

Любят таких, как Ленка. Красивых. А если я сама себя не люблю, почему меня кто-то должен любить?

Один за одним взлетали фонтаны до самой вышки.

И вот уже я держу рукой перекладину. Одна ступенька… две… пять… десять… Я совсем не считала их. Но, проходя от поворота к повороту, я точно знала, сколько прошла, и сколько осталось. Судьи перестали говорить и подняли головы ко мне, когда я была на сорок второй.

И вот трамплин.

Сквозь резину тапочек я едва-едва ощущаю твердость сбитых досок. Кажется, вот-вот перестану совсем касаться их и буду идти по этому голубому воздуху: края трамплина — шаг.

Длинная тень от трибуны дотянулась до вышки. Это поднялся Левитин, чтобы лучше видеть.