Севастопольская хроника

Как известно, 13 октября генерал-фельдмаршал фон Бок бросил свои войска в новое наступление.

Конечно, Г. К. Жукову за неделю не удалось привести в стройный организм Западный фронт, и атакующие имели успех, но уже не тот, на который они рассчитывали и какой мог получиться, если б Западный фронт оставался таким, каким он был 7 октября!

В ряде мест противник получил по зубам, да так, что фон Бок начал понимать, что колокольного звона не будет, что Москва не Париж сорокового года!

Однако положение под Москвой оставалось угрожающим, и в этот момент было принято решение об эвакуации из столицы ряда центральных учреждений и дипломатического корпуса.

В эти дни я был в Севастополе и не имел понятия о той опасности, какая нависла над Москвой, куда должен был срочно возвратиться.

На мое счастье, в ночь на тринадцатое октября из Симферополя в Москву направлялся специальный самолет. Летчик на бреющем полете подошел к Москве и прорвался прямо на Центральный аэродром столицы, и я попал «с корабля на бал» – началась эвакуация Москвы…

«Прусский – гут, русский – гутее»

Немец, убитый под Севастополем, не очутится под Москвой.

Немец, убитый под Москвой, не очутится под Севастополем.

Из поговорок защитников Севастополя

Снова я раскрываю тетрадь в клеенчатой обложке.

21 ноября. Н. В. Звягин спросил, не смогу ли я съездить под Тулу, в Дашковку, к морякам-артиллеристам и вручить им приказ наркома адмирала Н. Г. Кузнецова о присвоении гвардейского звания.

Я давно мечтал увидеть пушки, называемые «катюшами».

Подполковник Кочетков, к которому предложил съездить дивизионный комиссар, как раз командовал этой новой артиллерией, не имеющей ни стволов, ни замков.

В разговоре Звягин намекнул, что мне придется помочь артиллеристам написать письмо наркому в ответ на присвоение им гвардейского звания.

Вернувшись от Звягина в свою казарму, я застал там Яна Островского. Он спросил, где я был, а когда я рассказал о предложении дивизионного комиссара, Ян сказал:

– Слушай, старик!.. Я еду с тобой!

22 ноября. В Серпухове в Особом отделе мы узнали, где находится дивизион Кочеткова и как проехать в эту самую Дашковку.

Кочетков поначалу встретил нас предельно настороженно – оружие его сверхсекретно, а тут вдруг заявились корреспонденты.

Подполковник пронзительно посмотрел на нас, а затем на наши удостоверения личности и командировочные предписания и, возвращая документы, тихо сказал:

– Добро. – И жестом пригласил сесть на старенькие венские стулья.

Повесив шинель на гвоздь, а сверху полевую сумку, я закурил. Островский, подмигнув, кивнул на мою сумку: дескать, пора вручить подполковнику конверты. Я легонько качнул головой: мол, не торопись – и, затянувшись дымком папиросы, украдкой рассматривал подполковника, пытаясь понять, что он за человек.

В избе было жарко. Подполковник в свитере и меховой безрукавке, слегка сутулясь, мягко ступал по скрипевшим половицам. Он был чем-то озабочен и с виду вовсе не выглядел военным. Его можно было принять за работника райкома партии, агронома или ветеринарного врача. Артиллерист в нем сказывался лишь в прищуре глаз: он словно бы смотрел на нас через прорезь прицельной планки. Рисуя героев войны, людей стойких, лишенных позы и ухарства, этаких чернорабочих сражений, мы иногда вспоминаем толстовского капитана Тушина.

Кочетков, кадровый артиллерист, моряк, убежденно считающий артиллерию главным оружием войны, конечно, имел что-то общее с Тушиным, как человек одной с ним профессии. И только. Внешне же это совсем другой человек.

У него очень усталый вид. Я знаю, отчего это: два месяца стояния насмерть у станции Оленино подо Ржевом, затем бои в окружении, бои до последнего снаряда, уничтожение пушек, выход из окружения.

Подполковник сидит за большим деревенским столом, выскобленным и отлично вымытым. Карта, циркуль, линейка и тонко очиненные, мягкие, штурманские карандаши лежат сиротливо. Сон сморил командира, а прилечь нельзя – скоро полночь и пойдут звонки из штабов: «катюша» – оружие еще весьма редкое и к тому же весьма эффективное и используется оно с разрешения высоких военных сфер. Это ставит дивизион в такое положение, что он должен круглые сутки жить «на товсь».

Сегодня у подполковника особенно трудный день – мы своим появлением нарушили обычное его течение: в связи с введением дивизиона в гвардию проводились митинги, на которых обсуждалось письмо наркому.

Артиллеристы – мастера в области баллистики, скорострельности и убойности их оружия, но не в эпитетах.

Пришлось Островскому и мне попотеть над текстом письма. Признаюсь, мы не создали литературного шедевра и кончили письмо старым лозунгом настоящих рыцарей войны: «Гвардия погибает, но не сдается!»

Эта последняя фраза особенно понравилась артиллеристам.

После собраний состоялся праздничный ужин с «фронтовой, законной», удвоенной в честь гвардейского звания.