Севастопольская хроника

Из мер предосторожности были предусмотрены всего две – командир приказал: 1) прибить гвоздями к флагштоку кормовой флаг, дабы он во время боя не спустился, и 2) у входа в пороховой погреб положить заряженный пистолет, из которого последний оставшийся в живых должен выстрелить в погреб и взорвать корабль, если им попытается завладеть враг.

С «Селимие» был дан семафор – русским морякам предлагалось сдаться на милость победителей. «Меркурий» ответил огнем.

Двое против одного. Лишенный маневра, располагавший лишь двадцатью пушчонками бриг «Меркурий» сражался с примерным мужеством четыре часа. Это были часы блестящей снайперской стрельбы. «Меркурий» разрушил своим метким и точным огнем рангоут одного из кораблей, и тот вынужден был с обвисшими горящими парусами выйти из боя. К концу этого беспримерного сражения брига с двумя линейными кораблями был основательно потрепан и второй турецкий корабль, и он вынужден был по примеру первого ретироваться.

«Меркурий» вернулся в Севастополь с двадцатью пробоинами, из коих шесть подводных, с сильно побитым рангоутом, с пробитыми и обожженными парусами и с тремястами других различных повреждений. Мундиры и лица моряков были опалены порохом, но каким же восторгом были наполнены сердца, как горели глаза. Даже тяжелораненые забыли на время о своих ранах и с жаром рассказывали друзьям, как они били турок.

Мужество, отвага и воинская удаль – вот что оставлено потомству в пример!

Ну, а что будут знать о доблести, мужестве гвардейцев эскадренного миноносца «Сообразительный» наши потомки?

Движущей силой положительного примера человечество пользуется со времен легенды о Прометее и дальше будет пользоваться, даже если удастся создать машину с мозговыми клетками. Машина будет помогать человеку, будет удивлять его своей нечеловеческой работоспособностью, но она не заставит его броситься в огонь и сгореть во имя высших идеалов. А пример – я имею в виду воинский или нравственный подвиг – всегда позовет человека, как тайный властный голос.

Ходатайствуя о сохранении своего корабля для потомства ветераны «Сообразительного» показали образцы гражданственности. Рассказ об этом заслуживает отдельной повести. К сожалению, я не могу сейчас на это рассчитывать и поэтому остановлю внимание лишь на некоторых фактах и событиях.

Осенью 1944 года Борков сдал эскадренный миноносец «Сообразительный» новому командиру, капитан-лейтенанту Кириченко, а сам принял начальство над 1-м дивизионом эсминцев. Стало быть, пошел на повышение. Через год он принимал в Вильгельмсгафене доставшийся Советскому Союзу в счет репарационных платежей крейсер. Потом ушел в Военно-морскую академию. Затем появились новые должности, новые звания, новые моря и широты, но все это время, пока он шел вверх по служебной лестнице и наконец получил сплошной золотой погон с черным паучком – звездой контр-адмирала, он не раз вспоминал «Сообразительный» и его экипаж: на других кораблях ему иногда не хватало его вышколенных, дисциплинированных, с полуслова понимающих, что от них хотят, матросов и старшин.

Однажды контр-адмирал Ворков, находясь на отдыхе на Южном берегу Крыма, заглянул в Севастополь. И надо же было судьбе так распорядиться – в гавани стоял «Сообразительный»!

Посещение корабля и оказанная ему там теплая встреча так встряхнули контр-адмирала, что он решил начать розыск всех, кто служил на «Сообразительном» с декабря 1940 года, когда он принял корабль, и тех, кто проходил службу на корабле позже.

Возвратясь в Ленинград, он написал свыше пятисот писем. Отправляя их, бывший командир «Сообразительного» не рассчитывал на широкий отклик. Однако ответный поток писем ошеломил его. Не ответили лишь те, кто переехал на другое место жительства либо погиб, о чем контр-адмирал не знал – во время войны много матросов ушло с корабля в морскую пехоту.

Переписка выросла до невероятных размеров, она составила несколько пухлых томов. Воркову писали со всех концов страны: с юга, с севера, с Дальнего Востока, с Волги, из крупных промышленных центров, из Донбасса, с Урала и даже из Арктики.

Забегая вперед, скажу, я видел папки с тщательно вшитыми в них письмами матросов, старшин и офицеров, служивших с Ворковым на «Сообразительном».

Контр-адмирал живет в Ленинграде в районе Черной речки, недалеко от места, где Дантес убил Пушкина. Место это уже неузнаваемо: тут стоит большой поселок новых домов, типа знаменитых Черемушек, так чуждых строгой классической красоте ленинградской архитектуры.

В квартире Воркова только что не слышно шума морского прибоя, а так все пронизано «свободной стихией»: на стенах фотографии корабля, моря и самого адмирала еще в прежних званиях – молодого, белоусого, подбористого и даже на фотографиях неспокойного, этакого неседяки, все бы что-нибудь делал он!