Севастопольская хроника

Глухов вприщур осмотрел столы, за которыми сидели другие флагманские специалисты. Он всех их хорошо знал, поэтому ни от кого, кроме флагштурмана, и не ждал поддержки.

Тот был занят – перед ним на высоком штурманском столе карты.

Глухов успел сделать лишь шаг к столу штурмана, как тот оторвался от карт и тотчас же встал навстречу.

– Дмитрий Андреевич! – воскликнул он, приветливо улыбаясь. – Я все слышал. Я считаю вашу идею замечательной. Пробить фарватер не только можно, но и нужно. Только надо высчитать, на какой скорости сбрасывать бомбы, дабы самим не пострадать от взрывов. Идите сюда, садитесь. Давайте немного арифметикой займемся – и к контр-адмиралу.

Контр-адмирал дал «добро» и тут же приказал готовить катер к операции.

На пирсе появились флагманские специалисты.

Инженер-механик проверил механизмы и предложил сыграть аварийную – «пробоина в кормовом и течь в моторном отсеках».

Экипаж выдержал этот экзамен блестяще: обе аварии были ликвидированы.

Флагманский минер собрал расчеты и проверил их действия во время бомбометания. Затем после осмотра комплекта глубинок, пожелав удачи, удалился.

Уже в сгустившейся темноте появился штурман.

Больше часа он просидел в темной каюте Глухова, ушел с катера, когда на бухту наплывала полночь.

Глухов отдал последние распоряжения и, не раздеваясь, прилег на диванчик.

Ему не удалось и получаса полежать – была объявлена воздушная тревога.

Ночь стояла душная и темная. Темень густая и будто даже вязкая. Прожекторы ощупывали небо. Гитлеровские самолеты шли высоко, где-то среди далеких и ярких звезд. Прожекторы неловко брали их своими щупальцами: схватят и потеряют. Наблюдающие переживали все неудачи прожектористов. Зато радовались, когда три прожекторных луча, скрестившись, «повели» самолет под огонь зенитных батарей.

Налет был комбинированный: сначала шла волна самолетов-бомбардировщиков, а когда прожектористы и зенитчики отвлеклись на них, появились самолеты – минные постановщики. Полночи в небе гудело и грохотало. Было много шума и огня.

Рассвет застал Глухова уже на ногах.

Несмотря на трудную ночь, он чувствовал себя бодрым и полностью готовым к походу.

Вода в бухте стояла тихая, сонная, манила к себе. Но разве до купанья теперь?

У летнего утра век короткий: только что всем владела предрассветная сутемь, и вдруг, откуда ни возьмись, привалил день, да какой румяный и торопливый.

Только что вода у берегов дымилась, как на догорающем пепелище, а теперь уже сверкает зеркалом.

Только что край неба акварельно розовел, как незрелый арбуз, а теперь полыхает таким буйным пламенем, что легко представить, что же делается там, в невидимых просторах мироздания, – уж там-то солнце кипит, как сталь в мартене.

От воды пахнет йодом.

Тишина и в море, и на холмах, и в этой тишине воспоминание о шумной ночи кажется сном иль наваждением.

Глаз у Глухова морской – дальновидящий и острый. Оглядывая море, холмы и крепко обжитую бухту, он заметил, что тишина доживает последние минуты: скоро придет штурман, и катер сомнет зеркальную гладкость воды и эту сонную тишину…

«Морской охотник», как застоявшийся конь, рвется вперед. Глухов с удовлетворением отмечает про себя четкую работу моторов: мотористов надо перед строем отметить, следят за своим хозяйством, не считаясь со временем… Однако почему-то стало повторяться одно и то же: как только ответственный поход, так перед ним встает день, который определил его судьбу. Как это получается? Стоя на мостике и всматриваясь в морской горизонт, он совсем не думает о том дне, а думает, как лучше сделать все, ради чего он вышел в море. И вдруг происходит нечто странное: вместо моря перед глазами далекая, родная Шексна и день, когда он впервые в жизни увидел машинное отделение парохода с несколько необычным названием «Перекатный».

Вологодчина никогда не славилась моряками, в гербе ее – масло сливочное да кружева… Моряки шли из соседней северной области, из Задвинья, с берегов Белого моря и Ледовитого океана, из трескоедного царства. Там моряк начинался с младенчества, как говорится, кончал грудь сосать и за весла садился…

А на Вологодчине как везде: покосы, пахота, жатва, рубка леса, сплавы… В годы юности Глухова молодые люди занимались этими делами до самого призыва в армию. Лишь небольшая часть сельской молодежи уходила в города либо на железные дороги. Школу не каждый посещал. И сам Митя Глухов недолго за партой сидел, пришлось определиться чернорабочим на маслозавод: дома-то кроме него еще трое белобрысых. Каждому немного, но кусок хлеба каждый день дай. Да и молочка – тоже. А откуда возьмешь? Отец ушел в 1914-м на войну и не вернулся.

Как жилось тогда в деревне солдатской вдове, знает лишь тот, кто до самых заморозков сам босиком да в цыпках бегал.

Однажды с завода Митю Глухова послали с подводой к Шексне, сдать на пароход масло.

Привез.

Сдал.

Пока выписывали документы, прикрутил лошадь – и на пароход посмотреть.