Севастопольская страда

Дунька, знавшая пластуна Чумаченко, обратилась к нему ласково-грубо:

– Упрел, леший? Водицы на выпей… Кого это тащишь? – и протянула ему кружку воды.

– Хлапонина Митрий Митрича, – ответил Терентий, не опуская наземь тела и наклонившись к кружке, которую Дунька держала в руке.

Пока он жадно глотал воду, Дунька присмотрелась к ноше пластуна.

– Это же Хлапоньев никак! – вскрикнула она.

– А я тебе что говорю? Знаешь его?

– Ну а как же, сколько разов белье ему стирала! Хороший офицер какой был!..

– Разве уж побывшился? – испугался Терентий и опустил тело, просто оно как-то само выскользнуло у него из рук, ослабевших от страха.

– А неужто живой был? – Дунька, набрав в рот воды, брызнула ею в лицо Хлапонина.

Лицо слабо вздрогнуло от холодного, глаза открылись.

– Митрий Митрич! Друг! – обрадованно, но со слезами в голосе вскрикнул Терентий. – Ты уж меня не печаль, а также жену свою тоже.

– Те-ре-ха… – с усилием, однако внятно, так что расслышал наклонившийся к самым губам его пластун, проговорил Хлапонин.

– И правда живой, смотрит! – обрадовалась Дунька.

Терентий схватил «дружка» снова, как и прежде, в охапку и направился к Павловским казармам на перевязочный, уже не останавливаясь.

VIII

Сильный ветер, неустанно дувший с моря весь этот очень памятный как для русских, так и для англо-французов день 27 августа – 8 сентября, воспрепятствовал линейным кораблям союзного флота принять участие в последней бомбардировке Севастополя. Помогать штурмующим сухопутным войскам явилось только несколько бойких канонерок. Они ретиво принялись было обстреливать город и мост через рейд, но береговые батареи скоро заставили их уйти.

Действия канонерок в неудачную для этих действий погоду, конечно, могли навести кое-кого из начальствующих лиц городской стороны на мысль о возможности штурма. Но и без этого замечена была явная подготовка к штурму многими наблюдавшими, что делается в неприятельских траншеях. Там усиленно передвигались большие отряды войск, чего нельзя было сделать совершенно секретно, и еще часа за два до начала штурма на Корабельной бессменный командир люнета своего имени лейтенант Белкин приказал бить тревогу.

Барабанный бой мигом был подхвачен и прокатился по всей линии укреплений Южной стороны. Пехотные прикрытия бегом кинулись занимать свои места на банкетах; из-за мерлонов выкачены были полевые орудия, заранее заряженные картечью; из мин выводились лишние люди; резервам приказано было войти в редуты…

Тревога, правда, оказалась преждевременной, но заставила проверить, все ли готово для встречи врага, а сам лейтенант Белкин вспомнил о небольшом блиндаже на своем люнете, где около вольтова столба дежурили гальванеры.

Фамилии иногда бывают очень показательны для тех, кто их носит.

Вытянутое вперед, острое, с поставленными очень близко к носу всегда беспокойными глазами, лицо лейтенанта Белкина таило в себе что-то именно беличье. По характеру же он очень заметно напоминал этого непоседливого, живого, всегда хлопотливого грызуна. Небольшой, легкий, он неутомимо следил за всем на своем люнете, при этом, как шутили над ним товарищи, был так верток, что успевал увертываться даже от пуль, не говоря о снарядах: он выдержал на люнете всю осаду и не был ни разу ранен.

И теперь, когда поднятая им тревога поставила на ноги оборонительную линию Южной стороны, лейтенант Белкин успел не только обойти и проверить все наружное на своем люнете, но спустился также и в уединенный небольшой блиндажик с вольтовым столбом. Его встретил дежурный гальванер и отрапортовал, что у него «все обстоит благополучно».

– Благополучно, говоришь? – озабоченно спросил Белкин. – А фугасы, в случае ежели действовать будут?

Гальванер, сероглазый, с шишковатым широким лбом, ответил уверенно:

– Должны действовать, ваше благородие.

– Должны-то должны, а будут ли? Говорят, что все уж теперь тут ни к черту! Ведь это весной еще делалось, а теперь – конец августа.

– Аппарат в порядке, ваше благородие, – непоколебимо ответил гальванер.

У него был такой серьезный и уверенный вид, точно сам он являлся частью аппарата, приготовленного для взрыва фугасов.

– Как фамилия? – спросил его Белкин.

– Второго саперного батальона младший унтер-офицер Аникеев Петр, ваше благородие.

– Вот что, Аникеев, приказаний тебе никаких не будет: их мне некогда будет давать, – а может статься, меня и убьют в самом начале дела.

– Боже избави, ваше благородие!

– Так вот: приказаний не будет, а как только сам увидишь, что неприятель колонной идет над фугасами, действуй!

– Слушаю, ваше благородие!

Белкин еще раз бегло взглянул на немолодое надежное лицо Аникеева с его шишковатым широким лбом и серьезными серыми глазами и вышел из блиндажика вполне успокоенный.

Тревога оказалась фальшивой, однако никто не поставил ее в вину Белкину: она сделала свое дело. Начиная с десяти утра все ждали штурма на Южной стороне – от генералов Семякина и Хрущова до последнего солдата-кашевара.