Севастопольская страда

Но русские охотнее ездили в Камыш, чем в Балаклаву, и это объяснялось не одним только тем, что французский язык был им гораздо более знаком, чем английский. Даже и солдаты русские и казаки, обходившиеся для посещения иностранного лагеря без всяких пропусков, поэтому искавшие броду через Черную, вместо того чтобы идти на мост, и те предпочитали пантомимную беседу с французами такой же беседе с англичанами.

Камыш был гораздо веселее Балаклавы.

Все было крикливо-пестро и даже пышно в этом «маленьком Париже», начиная с названия улиц: улица Славы, улица Наполеона, улица Победы… Деревянные домишки были украшены огромными вывесками, так как в каждом чем-нибудь торговали или это были парикмахерские, кафе, рестораны… Даже театр был устроен здесь, и нельзя сказать чтобы маленький – на тысячу двести мест с ложами для генералов и с паникадилами вместо люстр.

Места в нем стоили по несколько франков, так что среди зрителей много бывало солдат, а труппа была привезена из Парижа; ставились же исключительно комедии и водевили, причем авторы не узнали бы своих произведений, – так они приспосабливались актерами к публике.

Бань для солдат зато не было, и сыпняк не переводился. Много штатского народа: купцов, подрядчиков, маркитантов – в сюртуках и черных высоких шляпах сновало по улицам, и много женщин, что придавало Камышу вполне обжитой вид.

Несколько гостиниц успели устроить здесь предприимчивые люди. Это были двухэтажные деревянные дома с балконами – внизу неизбежный ресторан, вверху номера.

Верховые на прекрасных лошадях, коляски, першероны, важно влекущие по мостовой грохочущие стопудовые тяжести, вислоухие скромные мулы и совсем игрушечные пони, серенькие в яблочках и гнедые, запряженные в такие же игрушечные тележки, – все это заполняло улицы, причем заметно уже было, что чисто торговые интересы вытесняли военные.

Около домов и домиков красовались палисадники, в которых, нежась на весеннем солнце, стояли горшки с комнатными цветами. Кто-то заботился и о том, чтобы жестянки от консервов и битая посуда складывались в особые большие ящики, стоявшие кое-где около домов, а не швырялись куда попало.

Столики в ресторанах и кафе были мраморные, стены задрапированы веселым пестреньким ситцем, потолки обиты миткалем…

Когда Хлапонин, знавший прежнюю Балаклаву, вздумал вместе с Елизаветой Михайловной проехаться туда теперь, он был удивлен тем обилием нового, в котором совершенно утонул скромненький рыбацкий городок около бухты.

Балаклава растянулась теперь на все окрестные холмы, на всю долину.

Даже какие-то фабрики увидели они на горе: в открытых больших окнах там виднелись вращавшиеся под приводными ремнями колеса, доносился оттуда монотонный фабричный шум, и суетились около них не солдаты, а рабочие в кепках, грязных, промасленных, запыленных.

По рельсам железной дороги, гудя и дымя, катился паровоз, а невдалеке от этой линии рабочие – не солдаты – долбили кирками глину, прокладывая другой подъездной к пристани путь.

Это удивило Елизавету Михайловну, озадачило даже.

– Как же так, ведь мир заключен, чего же они еще роются тут? – обратилась она к мужу.

Хлапонин тоже был очень неприятно поражен этим, но ответил, оглядевшись кругом:

– Ведь все это, что они здесь понастроили, им увозить надо будет; также и орудия грузить на суда… считают, должно быть, выгодней для себя перевозить тяжести по чугунке, а не резать лошадей, что ж, в две-три недели ведь отсюда не уберутся, успеют еще и уложить рельсы и снять их потом.

– Ты думаешь, что все-таки снимут рельсы? – усомнилась Елизавета Михайловна.

– А ты хотела бы, чтобы они их оставили нам? – улыбнулся ом. – Нет, англичане народ практичный, заберут.

Елизавета Михайловна поверила мужу, когда увидела ближе к пристани огромные груды белого известкового камня, из которого строились дома в Севастополе: этот камень грузился теперь на английские транспорты, несмотря на то, что в большей части своей он потерял уже первоначальные формы и был закопчен от взрывов и пожаров.

Буквально целый лес мачт вырос перед изумленными глазами Хлапониных, когда они подъехали к тому месту, откуда открывалась бухта.

– Ну, кажется, от прежней Балаклавы осталась одна только генуэзская башня, – сказал Хлапонин, – да и то ее украсили шестами и веревками, – должно быть, для поднятия флагов.