Севастопольская страда (Часть 3)

О том, что раненые после ампутации плохо выздоравливают, а многие из них погибают вследствие рожи, он знал, конечно, так как часто бывал и на перевязочных пунктах и в госпитале на Северной. Совсем недавно, например, умер от такой же точно раны в руку, какая была у жениха Даши, полковник Лушков, только что назначенный, всего, может быть, за неделю перед ранением, командиром Волынского полка на место генерал-майора Хрущова. Знал он и то, что под влиянием большого числа неудачных исходов своих операций академик Пирогов становился все мрачнее и мрачнее, наконец заболел сам и слег и лечит себя черникой.

Поэтому выбор Даши он, заматерелый холостяк и даже, по мнению флотских дам, яростный противник брака, одобрял про себя и вслух, говоря ей:

- Жених хорош!.. Жених по невесте, вполне-с!.. Вот отстоим Севастополь, сыграем тогда свадьбу-с... Приглашай тогда и меня... В шафера, правда, я уж не гожусь, - устарел, в посаженые отцы не вышел, надо женатого, а вот свадебным генералом я быть могу-с!.. Могу ведь, а? обратился он через стол к Кошке, который сидел против него и не сводил с него восторженных хмельных глаз.

Когда кивнул ему Нахимов, он тут же вскочил, руки прижал ко швам и выкрикнул с чувством:

- Ваше превосходительство!

Вспомнил приказ о производстве в адмиралы и смешался:

- Виноват! Ваше высокопревосходительство! - но тут же оправился, увидев улыбку Нахимова: - Павел Степаныч!.. Я еще в надежде даже, что, как если разрешите, и на вашей свадьбе казачка спляшу в лучшем виде!.. Поразогнала, конечно, бандировка всех невестов, ну, да Севастополь отстоим - они вернутся, а уже лучше вас жениха им не найтить в жизнь!

- Ка-кой комплиментщик! - сложив руки, засмеялся Нахимов. - Это уж называется: благодарю-с, не ожидал-с!

Беловолосая девочка лет четырех, которую мать-матроска держала на руках, а потом опустила на пол, сказав устало: "Ну тебя совсем, какая тяжеленная телушка!" - проворно протиснулась между ног толпы прямо к этому важному генералу в золотых эполетах и ушла в него глазами, задрав головенку и открыв рот.

- Ишь ты ведь, какая любопытная! - заметил ее Нахимов, поднял и посадил к себе на колени.

- Как тебя зовут? - вздумал спросить девочку Колтовской, но она только чуть покосилась на него, а ответила этому старику в красивых эполетах и с белым крестом на шее:

- Катька!

Голос у нее оказался басовитый.

- Сиротка, - сказала о ней Даша, - отца еще в январе убили.

- А кто отец был? - спросил Нахимов.

- Селиванкин фамилия... На втором бастионе смерть получил...

- Селиванкин?.. Помню Селиванкина.

Нахимов старательно пригладил белые Катькины вихры и сказал ей вдруг притворно строго:

- Уезжать отсюда надо-с! Где мать, покажи-ка!

Девочка пошарила по толпе глазами и протянула пальчик:

- Во-он мамка!

Женщина в белесом платочке, с худым, скуластым, успевшим уже загореть, не то обветриться лицом, выступила вперед из толпы.

- Уезжать надо с Катькой, а то, ну-ка, не убережешь ее тут, обратился к ней Нахимов.

- Одна, что ль, у меня Катька? - отозвалась матроска. - Окромя ее, двое еще есть.

- Вот видишь ты! Трое, а ты их как бережешь? Скажешь, денег нет на отъезд, - приходи ко мне в штаб, там тебе выдадут пособие.

- Спасибо вам, Павел Степаныч, - низко поклонилась матроска, но Нахимов сказал, приглядевшись!

- Не вздумай только потом здесь остаться, взыщу-с!

- А может, замирение выйдет, ваше высокопревосходительство? - робея спросил жених Даши.

- Не жду-с! - решительно ответил Нахимов и нахмурился. - Никакого замирения пока что не может быть и не будет-с!

IV

Апрель в Севастополе явился не только месяцем теплой весенней ласки, буйной зелени и цветов и кое-какого отдыха от жестокой одиннадцатидневной бомбардировки, - это был еще и месяц надежд на скорый мир и снятие осады.

Много ходило тогда слухов о венских конференциях, на которых действительно решалось как раз в это время, продолжать или закончить войну, оказавшуюся слишком убыточным предприятием для западных держав. Правда, уже к концу апреля венские конференции зашли в тупик, но в Севастополе об этом еще не знали.

Пехотные полки видели, как празднуют моряки разных экипажей, и вот решено было среди пехотного офицерства четвертого отделения оборонительной линии устроить свой праздник в одном из полков. Хрулевым был выбран для этого Охотский полк, праздновать же нужно было нечто обязательное, определенное; остановились на том, что охотцы честно и славно несли шестимесячную, приравненную указом Николая к шестигодовой, боевую службу по защите Севастополя, появившись здесь накануне Инкерманского боя. Днем праздника выбрано было 1 мая.