Севастопольские письма и воспоминания

Ник. Ив. Пущин - деятель судебного ведомства, друг П., брат знаменитого декабриста И. И. Пущина - товарища А. С. Пушкина по Лицею и его "первого", "бесценного" друга.), что я в этот день был у Нахимова; это такой же оригинал; разговор с ним сообщу после, описывая мое посещение главнокомандующего; уверяли также, что будет [штурм] в день избрания Наполеона ( День провозглашения Наполеона III императором Франции- 2 декабря 1852 г.; слово "штурм" у П. пропущено; слова "что будет" повторены в подлинном письме два раза.), но до сих пор ничего не подтвердилось, батареи неприятеля подвигаются, к нашим; думают, что будут обстреливать наш флот, но до сих пор с 24 октября можно все действия почти что назвать бездействием, судя по количеству и силе выстрелов.

Что будет вперед, бог знает: останутся ли зимовать, уйдут ли, будут ли штурмовать и бомбардировать,- никто ничего не знает положительно.

26 ноября я прибыл в Симферополь, употребив на проезд шестидесяти верст из Севастополя целые два дня, и останавливаясь ночевать, потому что ночью нет средств ехать в тарантасе; наш тарантас, как корабль во время сильной морской бури, должен был то подниматься на камни и буераки, раскинутые по дороге и прикрытые толстым слоем грязи, то опускаться в рытвины, то склоняться на бок почти до упаду в глубокие

колеи.

От Севастополя до первой станции - Дуванов на пространстве шестнадцати верст лежат целые десятки падших лошадей и гниют в грязи; орлы или род коршунов-ягнятников целыми стаями слетаются на падаль и гордо сидят, расправивши крылья, как имперские гербы, на полусгнивших остовах.

Остановившись на несколько часов в Бахчисарае, посетив госпиталь, вынув несколько пуль, сделав три ампутации, раздав чай и сахар раненым, мы отправились далее и поутру часов в восемь прибыли в Симферополь. Здесь раненые, числом слишком тысяча, все почти тяжелораненые, рассеяны в тридцати домах; все дома публичных заведений и некоторые обывательские заняты; нужно разъезжать с утра до вечера; поэтому. заняв один только оставшийся порожним нумер в гостинице "Золотого якоря", я веду точно такую же жизнь, как и в Севастополе, с той только разницей, что не надеваю мужицких сапогов и ем по карте три кушанья вместо двух.

Сейчас получил бумагу от статс-секретаря Гофмана об отправившихся из С.-Петербурга сюда сердобольных шестидесяти вдовах, распределение которых поручается также мне. Но ни эти вдовы, ни сестры общины Елены Павловны еще не прибыли, а они здесь, действительно, будут нужны; им можно будет поручить раздачу чая и вина раненым; на другую прислугу нельзя положиться (Ст.-секр. Гофман заведывал женскими благотворительными учреждениями. Вслед за основанием Крестовоздвиженской общины сестер милосердия решено было послать в Крым обитательниц петербургского Вдовьего дома ("сердобольные вдовы"), подготовленных для ухода за больными. Об этой организации - у Г. И. Попова. О деятельности вдов П. сообщал Гофману в письме от 24 ноября 1855 г.: "Лучшим свидетельством их самоотвержения служит то, что 12 вдов кончили свое существование, впав в болезнь от госпитальных занятии и заразы" (Г. И. Попов, стр. 30).)[LDN1]

No 8.

Симферополь. 6-го декабря [1854 г.]

( Подлинник письма No 8 - в ВММ (No 15623), на четырех страницах; конверт с обычным адресом.)

Пишу на почте. Из Севастополя я тебе отправил два письма, из Симферополя одно; все с фельдъегерем; одно письмо лежит у меня в портфеле; его опасаюсь послать, потому что в нем много правды. Сегодня уезжаю в Карасу-Базар, оттуда, может быть, проеду в Феодосию и потом обратно через Симферополь в Севастополь.

Ради бога, моя душка, не скучай и не сетуй, это отнимает у меня охоту работать. Терпи; начатое нужно кончить, нельзя же, предприняв дело, уехать, ничего не окончив; предстоит еще многое; подумай только, что мы живем на земле не для себя только; вспомни, что пред нами разыгрывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому бог дал хоть какую-нибудь возможность участвовать в ней.

Я знаю, что для тех, кого он, как нас, благословил счастием в семейном круге, тяжело, оставив тихий, приятный быт, подвергать себя всем беспокойствам и тягостям разлуки с милыми сердцу и лишениям; но тому, у кого не остыло еще сердце для высокого и святого, нельзя смотреть на все, что делается вокруг нас, смотреть односторонним эгоистическим взглядом,- и ты, которую я привык уважать за твои чувства, верно утешишься, подумав, что муж твой оставил тебя и детей не понапрасну, а с глубоким убеждением, что он не без пользы подвергается лишениям и разлуке. Больше ничего не могу сказать в утешение тебя и себя.

Бог даст, настанет день радости для нас [...]. Святое и высокое тебе не чуждо; ты во многом еще можешь сама мне служить примером.