Севастопольский бронепоезд

Командир оказался прав. Едва взошло солнце, началась артиллерийская подготовка. И сразу же, как только утих гром орудий, показались цепи атакующей пехоты. Гитлеровцы шли, как на учениях, всё более убыстряя шаг. Картина страшная, особенно для новичков. «Выдержат ли?» — молнией проносится мысль.

Оглядываюсь на своих товарищей. Окаменевшие лица, руки словно приросли к винтовкам. Глаз не вижу: в ожидании команды «огонь» каждый выбрал себе цель и держит ее на мушке. И сразу приходит уверенность: нет, краснофлотцы не дрогнут, будут драться до последнего.

Мы дождались, когда фашисты подойдут поближе, и дали залп. Открыли огонь и другие подразделения. На какое-то мгновение ряды гитлеровцев смешались, но, увлекаемые офицерами, вновь устремились на нас.

— В атаку! Вперед! За Родину! — пронеслось над нашими окопами, и мы ринулись навстречу врагу.

Раскатистые «ура!» и «полундра!» загремели над степью, перекрывая треск стрельбы. Во врага полетели гранаты. Потом все смешалось — фланелевки и полосатые тельняшки моряков, зеленые гимнастерки красноармейцев и серые мундиры фашистов.

Перед глазами мелькают перекошенные злобой и ужасом лица гитлеровцев. Удар — и слышно, как с хрустом вонзается штык. Ругань, рычание, вопли. Орудуя штыками и прикладами, мы шаг за шагом пробиваемся вперед через кровавое месиво. Враг не выдержал, побежал. Мы настигаем бегущих и бьем, бьем их, не давая опомниться. С ходу занимаем высоту, прыгаем в оставленные противником окопы…

Позже мне пришлось еще шестнадцать раз участвовать в рукопашных схватках на подступах к Одессе, но первая запомнилась на всю жизнь. Это было настоящее крещение огнем и штыком.

Под Одессой нам приходилось часто слышать суворовский афоризм: «Пуля — дура, штык — молодец». Нам рекомендовали использовать каждую возможность, чтобы сблизиться с противников! и навязать ему рукопашный бой. Гитлеровцы не выдерживали наших штыковых ударов. В ту пору ни мне, ни моим товарищам как-то не приходилось задумываться над тем, почему мы вынуждены прибегать к стародавней тактике. А одной из причин этого была нехватка оружия. Винтовки у некоторых из нас учебные, с просверленными стволами (взятые из осовиахимовских клубов). Дыры запаяли, но все равно стрелять небезопасно. Волей-неволей приходится полагаться на штык. Уж он-то не откажет.

…Разгоряченные схваткой, мы начинаем понемногу приходить в себя. Нужно как можно быстрее укрепиться на новом рубеже, пока противник не опомнился и не предпринял новой атаки.

Ко мне подполз краснофлотец Лайко:

— Товарищ командир, взгляните на хутор. Видите второй дом с краю под железной крышей?

— Вижу.

— А дыру около трубы?

— Тоже вижу.

— Так вот оттуда бьет немецкий снайпер. Уже троих наших уложил.

Беру у одного из бойцов полуавтоматическую винтовку с оптическим прицелом и, прикрываясь бруствером, начинаю осторожно прицеливаться. И вдруг — щелчок. Разрывная пуля угодила в прицельную планку, осколок попал мне в шею. Прячусь за бруствер. Чувствую, как теплая струйка крови поползла за воротник.

— Вот сволочь, опередил! Надо же… — виновато бормочет Лайко, забинтовывая мне рану.

К вечеру рана воспалилась. Шея распухла так, что не повернуть головы.

— Отправляйтесь в медсанбат, — предложил политрук Констанди.

Может, следовало послушаться политрука, тем более, что рана нестерпимо ныла и каждое движение причиняло мучительную боль. Но я не мог оставить своих товарищей, с которыми побратался на поле боя.

— Пройдет, — ответил я политруку. — В медсанбат всегда успею…

— Ну смотри, — строго сказал Констанди. — На всякий случай покажись санинструктору. Пусть промоет и хорошенько перевяжет. А я пока побуду во взводе.

После перевязки стало немного легче, и я остался со взводом. А утром наш снайпер Балабанов снял-таки ранившего меня фашиста. Долго подкарауливал он гитлеровца и поразил его с первого выстрела.

Балабанов — гордость роты. На его счету уже более двух десятков уничтоженных вражеских солдат и офицеров. Счет убитым он ведет с помощью зарубок на ложе своей винтовки. Вот и сейчас — сразу же достал финку и сделал очередную пометку.

…Постепенно втягиваемся в боевую жизнь. Идут жестокие бои. Ежедневно рота теряет многих бойцов. Редеют ряды и в других подразделениях. А фашисты с каждым днем усиливают натиск, бросая в бой все новые и новые силы.

В двадцатых числах августа враг нанес удар по нашему соседу — Чапаевской дивизии. Неприятельские танки проскочили к стрелковым окопам. Уцелевшие бойцы отошли. Видя это, кое-кто подумал, что поступил приказ об отходе. Люди стали выскакивать из окопов. Комиссар полка Митраков кинулся к бегущим, остановил их и повел в контратаку. Бывший артиллерист политрук Констанди подбежал к брошенной расчетом зенитной пушке и первым же выстрелом подбил головной танк. Второй уничтожили бронебойщики. Третий подорвался, налетев на мину. Пулеметчик Лайко, спрятавшись в траншее, пропустил мимо себя вражескую пехоту, следовавшую за танками, а затем длинными очередями хлестнул гитлеровцев в спину.