Севастопольский бронепоезд

И тут в грохот орудийной канонады вплелись звуки, показавшиеся в этой обстановке невероятными. Пели соловьи. Их неистовые трели будто бросали вызов орудийной пальбе, будто хотели заглушить звуки боя. Это было настолько поразительно, что все невольно прислушались. Кинооператоры прекратили на минуту съемку и тоже вслушивались в необыкновенный дуэт войны и природы. Но — странное дело: как только пальба на минуту прекращалась — умолкали и соловьи, словно вслушиваясь в эту тишину.

В окуляры стереотрубы хорошо видны вражеские траншеи и блиндажи. Там паника. Облака взрывов взметнулись ввысь, в прозрачное весеннее небо. В воздух летят камни, комья земли, куски бетона, бревен.

Растерянность врага быстро улеглась, он открыл по бронепоезду сильный артиллерийский и минометный огонь. Однако снаряды и мины падали с недолетом, и лишь изредка осколки звонко ударялись о броневые борта нашей крепости на колесах.

— Воздух! — вдруг доложили наблюдатели.

Все невольно посмотрели вверх. Высоко в небе над нами кружилась «рама». Ох, и не любили ее железняковцы. Каждый знал: если в небе повисла эта бандура, значит, жди мощного огневого налета. Бронепоезд продолжал вести бой. Но рисковать нельзя, и командир дает орудиям команду «дробь»! Не успевают умолкнуть наши пушки, как слышится новая команда:

— Отставить «дробь»! Продолжать огонь!

Снова заговорила артиллерия «Железнякова». И тут мы увидели волнующую картину атаки. Наши морские пехотинцы, выскакивая из траншей, бросились на врага. Ободренные точными залпами бронепоезда, они бежали, на ходу стреляя из автоматов.

Так вот почему командир, несмотря на опасность, приказал продолжать вести огонь!

Кинооператоры направили свои объективы на атакующих бойцов и, перебегая с одного места на другое, снимали и снимали, радуясь удачному эпизоду.

Тем временем «рама» навела огонь своих дальнобойных батарей на бронепоезд. Вокруг начали взрываться тяжелые снаряды. С этими шутки плохи. Чтобы напугать «раму», зенитчики посылают в небо серию снарядов. Разведчик лавирует между облачками взрывов, но уходить и не собирается.

Осколки все чаще ударяются о борта бронеплощадок, некоторые падают прямо на площадки. Нам не привыкать к такому. А вот как чувствуют себя кинооператоры? Смотрю на них и поражаюсь: никакого внимания на осколки, будто опасности для них не существует, снимают спокойно, деловито, с хладнокровием, которому можно позавидовать. Я посоветовал им зайти в укрытия и снимать оттуда, но Рымарев, не отрываясь от камеры, сказал:

— Человек — очень маленькая мишень, и попасть в него не так–то просто.

Мне стало даже как–то неловко за себя. Я подумал, что они, в сущности, такие же бойцы, как и мы, как и те, что пошли в атаку.

Морские пехотинцы, кинувшиеся в атаку, достигли «вражеских окопов. Мы прекратили огонь. Там завязалась рукопашная схватка. Фашисты выскакивали из окопов и в панике бежали, но их настигали меткие очереди наших автоматчиков.

Теперь самое время уходить!

Бронепоезд, сопровождаемый разрывами тяжелых снарядов, набирает скорость. Скорее в тоннель, там наше спасение!

Но раньше, чем мы успели укрыться, увидели в небе два наших «ястребка». Они пошли на сближение с вражеским разведчиком. Вот один из них дал очередь. «Рама» ответила пулеметной стрельбой. Потом пошел в атаку другой истребитель. «Рама» продолжала огрызаться. Но недолго! После очередного захода истребителя она вспыхнула, как свеча, и, неуклюже кувыркаясь и разламываясь в воздухе, полетела вниз.

Бронепоезд благополучно вошел в тоннель.

— А вы отчаянные ребята! — сказал с восторгом Харченко, пожимая кинооператорам руки. — Только заря все же рисковали.

— Нет, не зря, — возразил Микоша. — Вот увидите наш фильм и сами согласитесь, что не зря.

Гостили у нас кинооператоры до позднего вечера. Снимали крупным планом отличившихся в бою комендоров, пулеметчиков, машинистов. Беседовали со многими бойцами, интересовались нашей жизнью.

Вечером вышли проводить их. С насыпи у Троицкого тоннеля хорошо был виден город. Город, который мы вот уже шестой месяц держим, яростно вгрызаясь в каждый метр земли. Отсюда, с насыпи, видно, как севастопольские руины озаряются кроваво–красным огнем разрывов и снова погружаются в темноту. Голубые стрелы прожекторов вспыхивают и неуверенно шарят по нависшим тучам, перекрещиваясь и снова расходясь. Вот в одном из перекрестков засветился ослепительно яркий силуэт самолета. Вверх побежали огненные пунктиры. Но самолет продолжал лететь. Слишком жидкими были пулеметные трассы. Провожаемый скрещенными лучами, самолет уходил безнаказанно все дальше, пока, наконец, щупальца прожекторов, будто убедившись в бесполезности своего дела, не погасли.

Все мы молча наблюдали за этой картиной. Кинооператоры, по привычке вскинувшие свои камеры, разочарованно опустили их.

Простились мы с ними как с самыми близкими друзьями.

Много недель спустя кадры, снятые на бронепоезде, вошли в очередной выпуск фронтовой кинохроники. Так наши скромные боевые будни стали достоянием миллионов людей. И, может быть, они вдохновили их на новые боевые и трудовые подвиги.