Севастопольский вальс

Прибыв в указанное время в Зимний дворец, я был препровожден молчаливым лакеем в так называемый «нижний» кабинет царя, который одновременно служил ему и спальней. Это небольшая узкая комната с выбеленным потолком и стенами, оклеенными темными обоями. Здесь же стояла складная походная кровать императора, на которой в нашей истории он умер от пневмонии. Надеюсь, что в этой истории ничего подобного не случится, и Николай Павлович проживет еще как минимум лет десять-пятнадцать.

Сегодня император выглядел бодро, хотя его слегка покрасневшие глаза говорили о том, что он опять сегодня не спал. Надо будет намекнуть нашим медикам, чтобы они провели беседу с Николаем Павловичем о здоровом образе жизни. Только, боюсь, это вряд ли поможет – царь не жалеет себя.

Николай поздоровался со мной и пригласил присесть к письменному столу, а сам начал медленно прохаживаться по кабинету, видимо, раздумывая, с чего начать разговор. Пригласил он меня, как оказалось, совсем не для того, чтобы побеседовать о том, как русские войска в Крыму собираются отразить высадку англо-французского десанта. Император решил обсудить со мной некоторые внешнеполитические аспекты.

– Господин подполковник, – начал он, – я знаю, что в том ведомстве, в котором вы служили, изучали, среди всего прочего, и политическую обстановку в странах, которые могут быть соперниками России. Я понимаю, что все происходящее сейчас в нашем мире – «дела давно минувших дней». Но с другой стороны, вам известно то, что неизвестно нам. Нам сообщили, что в Австрии сменили министра иностранных дел. Теперь венской дипломатией руководит граф Иоганн Бернгард фон Рехберг унд Ротенлёвен. В ближайшее время он прибудет в Петербург в качестве личного посланника императора Франца-Иосифа, – при последних словах Николай поморщился и выразительно посмотрел на перевернутый лицом к стене портрет того самого Франца-Иосифа, на котором его рукой было написано: «DU UNDANKBARER» (неблагодарный).

Я отрицательно покачал головой. В нашем варианте истории граф Рехберг стал министром иностранных дел и главой правительства Австрии лишь в 1859 году. Кстати, Рехберг неплохо относился к России и поддерживал хорошие личные отношения с Бисмарком. Это любопытно…

– В связи с этим, – продолжил император, – хотелось бы знать, что сие означает и против кого будет направлен новый политический курс? Может, в вашей истории было нечто подобное?

Император, наконец, присел на диван и с любопытством посмотрел на меня. А я задумался. В свое время, когда мы угодили сюда из нашего XXI века, я попытался разобраться в хитросплетениях европейской политики середины XIX века и кое-что прочитал в книгах, которые были в библиотеке «Королева» и «Смольного». Должен признаться, я нашел в них немало любопытного, по привычке сделав из них выписки в свой рабочий блокнот. Слава богу, отправляясь к императору, на всякий случай я сунул его в карман кителя.

Извинившись, я достал блокнот и положил перед собой на письменный стол. Николай с любопытством наблюдал за моими манипуляциями. Прокашлявшись, я начал свой импровизированный доклад.

– Ваше величество, причина раздора между двумя империями – борьба за Балканы. Австрия опасается нашего традиционного влияния на славянские народы, проживающие на территории нынешней Турции. Вена хотела бы, чтобы эти славяне остались под владычеством Османской империи или вошли в состав империи Австрийской. Канцлер Меттерних в свое время сказал: «Сербия должна быть либо турецкой, либо австрийской». Впрочем, касалось сие не только Сербии. Аппетиты Вены распространяются и на другие территории Балкан.

– Да я это прекрасно понимаю! – воскликнул император. – Но мы же не можем бросить на произвол судьбы наших единоверцев, которые находятся под гнетом турок! Или вы считаете иначе?

– Сострадание к угнетенным – это чувство, вполне естественное для русских людей, – согласился я. – Только чувство это часто стоит нам большой крови. И спасенные нами народы вместо благодарности порой отвечают нам примерно так, как один юный монарх, – и я кивнул на портрет Франца-Иосифа, перевернутый лицом к стене.

Николай нахмурился. Видимо, мои слова ему не понравились. Но, с другой стороны, он чувствовал, что в них присутствует «сермяжная правда».

Я открыл свой блокнот и попросил императора послушать, что сказал еще в 1809 году князь Александр Прозоровский, в бытность его командующим Дунайской армией.

«Какие же от установления сербского царства родятся новые последствия?