Север и Юг

— Признаюсь, что не вижу, чем можно гордиться. Если вы приедете в Оксфорд, Маргарет, я покажу вам места, которыми можно гордиться.

— Да будет вам! — сказал мистер Хейл. — Мистер Торнтон придет к нам сегодня на чай, а уж он гордится Милтоном так же, как вы — Оксфордом. Может быть, вы оба настроитесь более либерально.

— Я не хочу настраиваться либерально, благодарю вас, — ответил мистер Белл.

— Мистер Торнтон придет к чаю, папа? — тихо спросила Маргарет.

— Либо к чаю, либо чуть позже. Он не уточнил. Он попросил нас не ждать его.

Мистер Торнтон решил, что не будет спрашивать у матери, удалось ли ей поговорить с Маргарет. Он был бы вполне удовлетворен, просто зная, что этот разговор состоялся. Рассказ матери о том, как все прошло, только рассердил и огорчил бы его, хотя он все время осознавал, как выглядит случившееся с точки зрения миссис Торнтон. Он старался не упоминать имя Маргарет. Обвиняя, ревнуя, отрекаясь от нее, мистер Торнтон по-прежнему против своей воли любил ее. Он видел ее во сне. Ему снилось, как она подходила к нему танцующей походкой, раскрыв объятия, с такой легкостью и беззаботностью, что он ненавидел ее, несмотря на то что был очарован ею; образ Маргарет, утративший самую суть — ее самобытный характер, как будто какой-то злой дух вселился в ее обличье, так глубоко поразил его воображение, что когда он проснулся, то едва ли мог отличить Уну от Дуэссы,[43] и антипатия, которую он испытывал к последней, казалось, скрыла и обезобразила первую. И все же мистер Торнтон был слишком горд, чтобы признаться в своей слабости, и избегал встреч с Маргарет. Он не станет намеренно искать возможности оказаться в ее обществе, но и не будет уклоняться от встреч с нею. Чтобы убедить себя в силе своего самообладания, он в этот день затягивал все дела. Он заставлял себя совершать каждый шаг медленно и обдуманно. И когда он пришел к Хейлам, время перевалило за восемь. В кабинете он обсудил несколько деловых вопросов с мистером Беллом. Мистер Белл, сидя у огня, продолжал разглагольствовать, хотя все дела были решены и уже давно можно было подняться наверх. Но мистер Торнтон ни словом не намекнул на то, что пора бы перейти в другую комнату. Он терпел, тосковал, сердился и считал мистера Белла нестерпимо скучным собеседником. Мистер Белл, в свою очередь, втайне вернул ему комплимент, решив, что в жизни не встречал более грубого и неучтивого человека, чем мистер Торнтон, который, по его мнению, был лишен и интеллекта, и манер. Услышав легкий шум в комнате наверху, они наконец поднялись туда. Войдя, они увидели, что Маргарет, держа перед собой раскрытое письмо, оживленно пересказывает его содержание отцу. Когда вошли джентльмены, она немедленно отложила листок в сторону. Но обостренный слух мистера Торнтона уловил несколько слов, которые мистер Хейл сказал мистеру Беллу:

— Письмо от Генри Леннокса. Оно очень обнадежило Маргарет.

Мистер Белл кивнул. Маргарет покраснела как маков цвет, когда мистер Торнтон взглянул на нее. В этот момент он больше всего на свете желал подняться, выйти из комнаты и больше никогда не переступать порог этого дома.

— Мы думали, — сказал мистер Хейл, — что вы с мистером Торнтоном приняли совет Маргарет и попытались изменить друг друга, раз вы так задержались в кабинете.

— И вы думали, что от нас ничего не останется, кроме убеждений, как остались только хвосты от котов из Килкенни.[44] Прошу, скажите, чье убеждение будет самым жизнестойким?

Мистер Торнтон не имел понятия, о чем они говорят, и посчитал ниже своего достоинства поинтересоваться. Мистер Хейл вежливо просветил его:

— Мистер Торнтон, этим утром мы обвинили мистера Белла в оксфордской средневековой нетерпимости к своему родному городу. И мы… Маргарет предположила, что ему пойдет на пользу общение с милтонскими фабрикантами.

— Прошу прощения. Маргарет сочла, что это милтонским промышленникам пойдет на пользу немного пообщаться с жителями Оксфорда. Разве не так, Маргарет?

— Я думала, что вам обоим пойдет на пользу общение друг с другом. Я не уверена, моя ли это была идея или папина.

— Поэтому, мистер Торнтон, нам пришлось совершенствовать друг друга, сидя в кабинете, вместо того чтобы обсуждать исчезнувшие семьи Смитов и Харрисонов. Тем не менее я хочу внести свою лепту. Меня интересует, когда вы, жители Милтона, намерены жить. Кажется, что всю свою жизнь вы копите средства для существования.

— Под жизнью, я полагаю, вы подразумеваете наслаждение.

— Да, наслаждение… Я не определяю точно, чем именно, потому что полагаю, мы оба согласимся, что обычное удовольствие — это слишком примитивное наслаждение.

— Мне бы хотелось вначале определить природу наслаждения.

— Ну! Наслаждение досугом… наслаждение властью и влиянием, которое дают деньги. Вы все время боретесь за деньги. Для чего они вам?

Мистер Торнтон помолчал. Потом сказал:

— На самом деле я не знаю. Но деньги — это не то, за что я борюсь.

— А тогда за что?

— Вопрос по существу. Мне придется открыться такому вопрошателю, и я боюсь, что не готов к этому.