Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга

Теперь обратимся к фрейлинам. Они тоже попали в табель о рангах. Елизавета поместила их в 1-й класс, так что каждая фрейлина была равна фельдмаршалу и имела в церемониях те же привилегии, что и он. Камеристки не получали жалованья, хотя императрица часто дарила им ценные подарки. На груди они носили портреты своей повелительницы — это был любимый способ Елизаветы выказать свою милость. Императрица часто дарила свои украшенные бриллиантами миниатюрные портреты своим послам и фаворитам. Фрейлины же получали жалованье в шестьсот рублей вдобавок к тому, что за счет двора оплачивались их одежда, пища и предоставлялось жилье во дворце. В случае, если фрейлины выходили замуж не за дворянина, им оставлялось дворянское звание; Елизавета давала им приданое в шесть тысяч рублей. Вечером перед свадьбой, чтобы они не ели слишком много, их ужин подавался в спальню императрицы, в то время как будущий муж ужинал в компании мужчин. На следующий день новобрачные обычно приходили к императрице, чтобы поблагодарить ее за подарки, в этот день обычно проходил бал при дворе.

Помимо камеристок и фрейлин, при императрице служило множество других женщин из всех слоев общества. У этих дам не было ранга или каких-то особых отличий, но, как свидетельствуют воспоминания, они отличались редким высокомерием. Императрица давала им жалованье в четыреста рублей, брала на себя расходы на еду и проживание, а также предоставляла платья из своего собственного гардероба.

Иногда причуды императрицы бывали для придворных дам весьма неприятными. Однажды она внезапно приказала всем дамам постричься наголо. Дамы рыдали, но вынуждены были повиноваться. Затем императрица послала им всем черные, дурно сделанные парики, которые дамам предписывалось носить до тех пор, пока не отрастут волосы. Чтобы они не чувствовали себя в одиночестве, Елизавета повелела, чтобы городские дамы, прибывая во дворец, тоже надевали черные парики. Дамы выглядели при этом ужасно, поскольку их собственные отрастающие волосы поднимали парики вверх. Императрица объяснила свой поступок тем, что однажды в праздник она захотела появиться в напудренном парике, но потом обнаружила, что не может отмыть от пудры волосы; тогда она решила покрасить волосы в черный цвет, но пудра так и осталась заметной.

Впрочем, с другой стороны, остриженные наголо головы дали возможность дамам передохнуть от сложной работы по изготовлению замысловатых причесок по моде того времени. В 1744 году в моду вошел особенно вычурный стиль. Напудренные волосы оставлялись незавитыми, их зачесывали так, чтобы прикрыть голову, но открыть уши. Начинавшиеся над ушами завитые локоны свисали вниз, к щеке спускалась тонкая прядь, которую прикрепляли к ямочкам маленькой порцией клея. Четыре крупных локона собирали в шиньон на затылке. Кроме того, очень широкая лента обхватывала голову на дюйм выше лба; лента завязывалась узлами выше ушей, из этих узлов кончики ленты свешивались вниз вдоль шеи. В узлах по обеим сторонам головы крепко приклеивали цветы высотой 3 — 4 дюйма; более мелкие цветы крепились к кольцам и свисали вниз кругами до середины щеки. Вниз по шее шли еще ленты, некоторые из них доходили до талии. В целом для этой чудовищной прически использовалось около двадцати футов лент.

Еще девочкой Елизавета имела, мягко говоря, пухлую фигуру. Она всегда была склонна к полноте; со временем императрица стала весьма тучной. Большинство современников упоминают о ее полноте, даже в юности. За несколько месяцев до переворота 1741 года, когда Елизавета взошла на трон, Финг, английский посол, писал лорду Харрингтону: «Мы можем сказать о ней так же, как, по Шекспиру, Юлий Цезарь говорил об одном из своих врагов: «Он слишком толст, чтобы участвовать в заговоре».

Но этот англичанин совершенно недооценил энергию и отвагу Елизаветы. Тучность не мешала ей танцевать и ездить на лошади почти до конца своих дней, а ее храбрость была очевидна. Елизавета, столь любившая жизнь и все ее удовольствия, знала, что, если заговор 1741 года потерпит неудачу, самое меньшее, что ее ожидает, — ссылка в монастырь, потеря роскошных каштановых волос, которыми она так гордилась, и лишение всех радостей, которых так страстно желала ее натура. «В ней, — как элегантно пишет Финг, — нет ни единой унции тела монахини». Елизавете повезло, что ее полнота не стала столь отталкивающей, какой могла бы стать.

Когда Екатерина в первый раз увидела ее в 1744 году, она нашла Елизавету очень полной, но сказала, что это не оскорбление и что полнота не мешает императрице двигаться. Елизавета была очень высокой, и это придавало ей удивительную величественность. Но императрица упорно не желала проявлять осторожность и умеренность в еде. Елизавета любила покушать, и, несомненно, ее ранняя смерть была сильно приближена обильной пищей. Гурманство играло важную роль в жизни двора, и придворные столь же усердно помогали удовлетворять аппетиты Елизаветы, как помогали удовлетворять интерес Анны Иоанновны к животным.