Северная война

Неторопливо, с безгранично задумчивым видом, фон Круи раскурил свою венскую фарфоровую трубку и минуты через три с половиной веско ответил, надуваясь немаленьким пузырем – от осознания собственной значимости:

– Два полка, на мой взгляд, будет вполне достаточно. Чем меньше воинский контингент, тем легче им управлять как нас учит мой великий тезка – Евгений Савойский… Зачем нужна лишняя и глупая скученность? Главное – внезапность и дерзость… Тридцать пушек? Можно и меньше! Но вдруг какая лошадь сломает ногу, сани перевернутся, дуло орудийное треснет от мороза? Пусть, для страховки, будет тридцать! Лишь бы морозов не было сильных… Кстати, а когда мы планируем выступать из Москвы?

– Полки и артиллерия выступают уже через неделю, – сообщил безо всякого на то желания Егор. – Встанут временным лагерем в Псковской крепости. Мы же тронемся позже, в середине февраля, как только немного ослабнут русские морозы…

После этого разговора, полного – со стороны герцога – цветастых комплиментов и грубой лести, пришлось пригласить фон Круи в гости.

Герцог прибыл в московский дом Меньшиковых во всеоружии: разодетый – в пух и прах, напомаженный и напудренный, пахнущий изысканными европейскими духами, с подарками-безделушками для детей и разлапистой геранью в горшке – для Саньки. Егору же фон Круи – еще при их первой встрече – презентовал большую жестяную коробку с английским корабельным табаком.

– Смешной-то какой! – весело прошептала Егору на ухо жена. – Разряженный и напудренный – словно молоденькая и озабоченная дама, разговорчивый… Он что, молчать не умеет совсем? Саш, надо же ему тоже подарить что-нибудь в ответ, а?

– Шкуру медвежью! – легкомысленно предложил Егор. – Не пойдет? Тогда лосиные рога, разлапистые…

– Ну тебя, шутника! – крепко надулась Санька. – Надо же солидное что-нибудь, чтобы было не стыдно перед людьми… Давай подарим ему связку собольих шкурок? Хороший подарок! А, Саша?

– Дари, милая, если тебе не жалко! – легкомысленно улыбнулся Егор. – Связка отборных соболей – в обмен на герань и банку дешевого табака? Нормальный, в общем, обмен! Чисто по-русски так…

Отведав вдоволь крепких русских настоек и наливок, герцог превзошел самого себя: такого понарассказывал о своих героических подвигах и свершениях – только держись!

«Отработал герцог свои собольи шкурки, отработал! – перестав ржать, торжественно объявил внутренний голос. – Молодец! Куда там – этому Мюнхгаузену, отдыхает – мальчишка сопливый…»

Особенно фон Круи понравился Алешке Бровкину, присутствующему на этом торжественном обеде в качестве Санькиного старшего брата.

– Представляешь, герцог, а голубями увлекается! – с восторгом делился своим удивлением Алешка. – У него одна голубятня в Вене, а другая – в Варшаве. Этот фон Круи так любит голубей, что даже в Россию захватил с собой две пары. Говорит, что они особой породы, лохматые, которые и в морозы могут летать далеко… Завтра герцог собрался заехать в Преображенское, взглянуть на наших птичек. Мы же с Васей Волковым, Данилыч, тоже завели – по твоему совету – почтовых голубей…

– Ты, маркиз, раз такое дело, крепко подружись с герцогом! – неожиданно для самого себя, попросил Егор Алешку. – Подружись, присмотрись к нему: с кем общается, к кому ходит в гости, вообще…

– Чего-то опасаешься, Данилыч? – забеспокоился Бровкин.

– Да нет, ничего конкретного! – честно признался Егор. – Просто на воду дую – после того фортеля, что Яшка Брюс выкинул.

В конце второй декады февраля начали готовиться к отъезду: злые метели уже отшумели, морозы ослабли – до минус десяти—двенадцати градусов ночами, а днем и вовсе температура воздуха поднималась вплоть до нулевой отметки…

За трое суток до предстоящего отбытия в Псков царь вызвал к себе Егора и генерала Шереметьева, задумчиво поковыряв пальцем в ухе, велел:

– Борис Петрович, давай, пока еще стоят зимники, перебрасывать всю тяжелую осадную артиллерию на север, поближе к местам будущих баталий… А то придет весна, начнется знаменитая на весь честной мир русская распутица, дороги раскиснут. Намучаемся…

– Слушаюсь, государь! – незамедлительно и тщетно попытался втянуть свое объемистое брюшко Шереметьев. – Только поясни, будь так добр, что и куда конкретно – перемещать да перебрасывать?

Петр небрежно указал перстом на Егора:

– Вот он, высокоумный наш, все тебе и пояснит…

Егор достал из внутреннего кармана камзола сложенный вчетверо лист тонкой бумаги, развернул его, аккуратно разгладил на коленке, протянул генералу:

– Там, Борис Петрович, все подробно прописано! Зачти, все ли тебе понятно?

Шереметьев минут семь-восемь молча шевелил своими тонкими губами, внимательно изучая предложенный список-перечень, после чего задумчиво разгладил свои седые усы и невозмутимо доложил: