Северное сияние

На перемене детей снова повели в столовую, где каждому полагался стакан молока с сухариком. Пан и Сальцилия, обернувшись мухами, примостились на стене, в то время как Лира и Роджер, не глядя друг на друга, сидели каждый за своим столиком, он — с мальчиками, она — с девочками. Право слово, не так уж легко сохранять осмысленное выражение лица, когда твой альм занят чем-то совсем другим, вот Лире и пришлось набычиться, чтоб никто не приставал к ней с разговорами. Какая-то часть ее сознания прислушивалась к еле слышному жужжанию двух альмов, так что девчоночья болтовня скользила мимо, не задевая ее; как вдруг одна из девочек, яркая блондинка, громко произнесла имя, которое заставило Лиру вздрогнуть.

Это было имя Тони Макариоса, и стоило ему прозвучать, как Лира мгновенно обратилась в слух. Пан тут же прекратил шушукаться с Сальцилией. Теперь и Лира, и Роджер внимательно слушали, что же рассказывала блондиночка сгрудившимися вокруг нее детям.

— И совсем даже не потому. Я лучше знаю, почему они его увели. Если хочешь знать, они заметили, что у него альм не меняется. Вот они и решили, что он на самом деле старше, просто ростом не вышел. Только это не так. Я сама видела его Шмыгу. Она менялась, только редко. Тони такой тихий был, пришибленный какой-то. Вот и Шмыга…

— А зачем им наши альмы? — спросила Лира.

— Не знаю, — пожала плечами блондиночка.

— А я знаю, — вмешался в их разговор какой-то мальчуган. — Они альма убивают, а потом смотрят, ты помрешь или нет.

— Но тогда зачем им так много детей? Посмотрели бы разок, и хватит, — недоверчиво отозвался кто-то из слушателей. — А то они, получается, раз за разом смотрят… Странно как-то.

— А я знаю, что они делают, — выпалила блондиночка.

Все присутствующие навострили уши, но, чтобы не привлекать излишнего внимания взрослых, предусмотрительно напустили на себя рассеянно-отсутствующий вид, только сердца бешено колотились под пижамными курточками.

— Откуда ты знаешь? — тихонько спросил кто-то.

— А вот и знаю. Если хотите знать, мы с Тони вместе в бельевой были, когда за ним пришли.

Выпалив это, блондиночка залилась краской до корней волос. Она, наверное, ждала дурацких шуточек и насмешек, но их не последовало. Дети подавленно молчали, никто даже не улыбнулся. Тогда девочка продолжала:

— Мы в бельевой прятались, а медсестра, знаете, ну, эта, у которой еще голосочек сладенький такой, под дверь пришла и давай Тони уговаривать. Дескать, открой, да я знаю, что ты тут, мы тебе ничего не сделаем… Тогда Тони ее спрашивает: а что, мол, со мной будет? А она, такая, ничего, мол, не будет. Укольчик сделаем, ты уснешь, а потом, после маленькой такой операции, проснешься: живехонек-здоровехонек. Только Тони ей все равно не поверил. Он сказал…

— Дырки! — не выдержал кто-то из детей. — Я знаю, они берут и в головах дырки делают. Как тартары…

— Да заткнись ты, — мгновенно оборвали его. — Чего перебиваешь-то? Что еще сестра говорила?

К этому времени возле столика девочек сгрудились человек десять детей. И они, и их альмы не сводили с рассказчицы напряженно-распахнутых глаз.

— Тони тогда спросил, что они с его Шмыгой хотят сделать. А сестра говорит, что ничего особенного, она, дескать, тоже уснет. Только Тони не поверил. Вы, говорит, убить ее хотите. Так прямо и сказал. Все, говорит, знают, что вы убиваете. А сестра, конечно, нет, совсем даже не так, операция будет совсем ерундовой, и боли никакой не почувствуешь, чик — и готово, а наркоз — так, на всякий случай.

В столовой стояла гробовая тишина. Медсестра, надзиравшая за детьми, куда-то на минутку отлучилась, сервировочное окошко было закрыто, так что из кухни их тоже не могли подслушать.

— Какой еще «чик»? — испуганно прошептал тонкий мальчишеский голос. — Она сказала еще что-нибудь про эту операцию?

— Ну, она просто сказала, что это нужно, чтобы стать взрослым. Что это всем делают. У взрослых альмы не могут меняться, как у нас. И если такую операцию сделать, то альм как будто застывает и уже больше никогда не меняется, так что ты становишься взрослым.

— Но…

— Что же это…

— Получается, что всем взрослым делают такую операцию, так, что ли?

— А как же тогда…

Внезапно хор детских голосов умолк, словно кто-то выключил звук. В наступившей тишине все лица, как по команде, повернулись в одну сторону. В дверях столовой стояла сестра Клара: как всегда спокойная, улыбчивая и невозмутимая. За ее спиной маячил какой-то мужчина в белом халате, Лира прежде его никогда не видела.

— Бриджет МакДжинн, — раздался его голос.

Блондиночка медленно встала на неверных от страха ногах, альм-бурундук судорожно вцепился ей в пижамную курточку, словно ища защиты у нее на груди.

— Это я, сэр, — еле слышно прошептала девочка.

— Допивай молоко, а потом сестра Клара проводит тебя. А остальным пора на занятия. Давайте-ка, поживее.

Дети послушно потянулись к выходу; каждый подходил, молча ставил пустую чашку на тележку из нержавеющей стали. На Бриджет никто не смотрел. Только Лира подняла глаза и увидела, какой ужас был написан на ее лице.