Северное сияние (сборник)

И вдруг, одной рукой прижимая к груди пачку тетрадей, а другой открывая дверь, Дина услышала сквозь гам, наполнявший класс:

— А вы лучше угадайте, какой нации был Иисус Христос!..

— Вот это вопросик!

— Русской, какой же еще?..

— Дурачок, откуда было взяться русскому в Палестине, да еще две тысячи лет назад?..

Все эти крики, эти вопли, набегая, заглушая друг друга, ошеломили Дину. Она хотела раздать тетради, но не тут-то было.

— Эх вы, темнота, — негромким баском произнес Никита Медведев, но потому-то, наверное, все его и услышали и

не стали перебивать. — Я вам скажу, какой он был нации... Он был еврей.

Маленькая, плечистая, прочно сколоченная фигурка Никиты, в дополнение к уверенному тону, не допускала сомнений в его словах. Однако на него тут же обрушились:

— А ты откуда знаешь?..

— В Библии написано.

— Сам читал?..

— Братцы, наш Никита священником станет! Вот потеха!

— Не священником, а как его... Раввином! Библию-то евреи написали!

— Врешь!

— Выходит, у Иисуса Христа мать и отец тоже были евреи?..

— А ты думал?..

— Мишель, где гитара? — восторженно завопил Витька Зубченко, поскольку в упомянутом выше тесном кругу вместе с Ципкусом обычно распевал “Евреи, евреи, кругом одни евреи” — смешную песенку про Хемингуэя, Тиграна Петросяна и “наш любимый МХАТ”, не придавая ее словам иного значения, чем то, которое они заслуживали.

Он и сейчас не прочь был напомнить из нее парочку-другую куплетов, но ему не дали.

— Может быть, приступим к самостоятельной работе? — строго проговорила Дина Соловейчик, подняв над головой пачку тетрадей, рассыпавшихся гармошкой. Дина все это время выжидала, пока класс затихнет, и ее прямо-таки терзало подозрение, что каким-то боком она виновата в происходящем...

Ей даже удалось раздать по партам тетради, но их никто так и не раскрыл. Да и до того ли было, скажите сами, если Игорь Дерибасовский, по всей вероятности вернувшись к разговору, начала которого Дина не застала, сказал, кривя тонкие губы:

— Вот видите, а вы на меня бочку катите... Да пожелай сам Иисус Христос поступить в МГУ, его наверняка бы не приняли.

Он думал, его все поймут и поддержат. Но все молчали. И оно было не очень-то приятным, это молчание. В особенности после того, как кто-то спросил:

— Так ты для того и в русские, значит, подался, чтобы в университет попасть?

— А что тут такого? — сказал Игорь. — Или, по-вашему, одним можно, а другим нельзя?.. Это правильно?..

Он огляделся вокруг, прищурился, усмехнулся. Он был уверен в справедливости своих слов. Но вместе с тем он смутно чувствовал, что они похожи на мыльные пузырики, которые некоторое время висят в неподвижном воздухе, а потом лопаются и падают на землю наподобие маленьких, быстро высыхающих плевочков. По крайней мере, такое чувство у него было, когда он произнес:

— Да вы сами бы что — если надо — не подались?..

— Не знаю, как другие, а я бы — нет, — первой отозвалась Татьяна Лаврова, сдвинув прямые, широкие брови, они резко выделялись на ее побелевшем лице. Должно быть, ей не просто дались эти слова, но в классе знали: Таня всегда говорит то, что думает, чего бы ей это ни стоило.

— А по-моему, это все равно, что отречься... Отказаться... Да!.. — вскочил, блестя выпуклыми горячими глазами, Ашот Мамиконян. — Это все равно, что от своих отца-матери отказаться — разве нет?..

— Вот именно, — сказал Андрей Канаркин, считающий себя чехом, а значит — стороной нейтральной. — Вот именно, — повторил он и пригладил рыжий чубчик, всегда встававший торчком, когда он волновался. — Это ведь получается — от своего народа отречься, от всех... От Карла Маркса... От Генриха Гейне... От Левитана... Шагала... Писарро... Модильяни... Да, да, я читал — Писарро и Модильяни... — Ему поверили даже те, кто и слыхом не слыхал до сих пор ни про Писарро, ни про Модильяни: отец у Андрея был художник.

И мало того: в поддержку Андрею стали называть разные знаменитые имена — тут были и Зигмунд Фрейд, и Чарли Чаплин, и певец Утесов, и браться Рубинштейны, основавшие консерватории в Москве и Петербурге, и тут, разумеется, пригодились сведения, добытые Диной с помощью ее отца, и пригодились они не только для того, чтобы напомнить о братьях Рубинштейнах, но и для того, чтобы под горячую руку не зачислить в евреи, скажем, поэта Твардовского или маршала Жукова, попутно возникали и такие варианты...

И Лора Дынкина, и Майи Сапожникова, и Мишель Ципкус сидели пристыженные, стараясь не смотреть друг на друга. Только Игорь Дерибасовский делал вид, что разговор никоим образом его не касается, и смотрел в окно.

— Эх вы, — сокрушенно произнес Витька Зубченко, — выходит, из вас одна Динка правду любит...

На такой вот невеселой ноте завершилась внезапно загоревшаяся дискуссия, которая, как и все подобные дискуссии, не принесла радости никому из участников. Однако напоследок строгое сердце Тани Лебедевой дрогнуло и смягчилось.

— Легко нам говорить... — вздохнула она. И в ее приглушенном голосе послышался упрек, адресованный на этот раз другой стороне.

10