Северное Сияние (СИ)

Поняв, что не ошибся в недавнем озарении, я коротко выругался, воззвав к падшей женщине. После, глубоко вздохнув, прикрыл глаза и глубоко задумался, лихорадочно пытаясь понять, где и в чем ошибся, и что сейчас надо делать. Эффект от вспышки психоэмоционального напряжения оказался неожиданный — это было похоже на то состояние, которое впервые я смог достичь при разговоре с Мюллером, в его кабинете в Яме.

Тогда, во время беседы, время для меня замедлило свой бег, и я успевал услышать и разложить слова собеседника на отдельные слова и фразы, анализируя и накладывая на его эмоциональный фон. Сейчас же эта способность к анализу активизировалась вместе с холодным разумом, и удивительно легким доступом к глубинам памяти.

Словно профессиональный крупье, одну за другой идеально ровно выкидывающий на сукно стола карты, перед внутренним взором у меня ложились многочисленные картинки воспоминаний. Вот несколько бравирующих гимназистов, с которыми пересекался случайно, вот недвусмысленные комментарии фон Колера, вот случайно услышанный разговор двух чиновников в архангельском благородном собрании, а вот уже несколько новостей, на которые переходил из окна рекламы в ходе серфинга по Сети…

Десятки невзначай брошенных слов и комментариев, упоминаний и ремарок сложились в определенную картину: мое восприятие мира по отношению к нанятым работникам было сформировано искусственно. Причем произошло это после того, как я переехал в Архангельск — ни одной картинки с будто бы случайным упоминанием сторонними людьми показательного наказания людей из наемных работников прислуги, я не запомнил. Подобного просто не происходило за все то время, пока жил в Елисаветграде.

Отлично я выступил. И те, кто это организовывал, прекрасно знали, на чем делать акцент: ведь с Адольфом я неосознанно повторил то же самое, что относительно недавно сделал с Антоном Аверьяновым — крайне жестко ответил на завуалированное оскорбление, так чтобы у других не было никакого желания повторять подобное. Вот только сегодня, вернее вчера уже, я значительно перегнул палку в том, что столь открыто решил сделать случившееся общественным достоянием.

Сразу после осознания случившегося я всерьез разозлился. До этого момента в произошедшем вчера вечером винил только себя, считая, что именно из-за моей ошибки бездействия Адольф получил увечья. Которых, вмешайся я в происходящее раньше, можно было бы избежать, как избежать и оскорблений с его стороны. Как я думал; и до этого момента Адольфу я даже искренне сочувствовал — как сочувствуешь человеку, выигравшему премию Дарвина.

Сейчас же осознал, что румянощекий парень сознательно выступил катализатором, триггером. Время вокруг меня уже окончательно остановилось, а в фокусе внимания оказалось увеличенная картинка воспоминаний того, как я наблюдал за произошедшем.

Посекундно — как недавно я раскладывал действия фон Колера при построении гексаграммы, я наблюдал в памяти произошедшее в холле главного здания усадьбы. И вновь пережив случившееся, я осознал: Адольф меня заметил.

Он единственный из всех собравшихся в зале стоял лицом ко входу, глядя примерно в мою сторону. И сейчас только я обратил внимание на несостыковки в его поведении — испуганную зажатость в самом начале, вписывающуюся в образ обиду и наивную попытку отстоять свои права, а также последовавшее после оскорбление в сторону Зоряны, брошенное якобы в порыве отчаянной злости и обиды.

Рискованный парень этот Адольф — судя по искусственной сформированной у меня в восприятии картины, он знал ведь, на что идет. А вот если бы я знал на что он идет, приказал бы Ире его убить. Проще бы все вышло — нет тела, нет и дела, как говорят умные люди.

Открыв глаза, возвращаясь к обычному состоянию, но еще полностью не избавившись от ледяного дыхания холодного разума, проанализировал собственные эмоции. Сейчас я был… не то, что зол, а стоял буквально на границе ярости: совсем недавно я контролировал румянощекого Адольфа, держа его словно неопытный кукловод; сейчас же понял, что последний месяц также, только гораздо более профессионально, дергали за ниточки меня. Только вот зачем?

Обязательно узнаю. А пока, снова прибегну к старому, проверенному приему — сломать чужой шаблон, расширив обозначенные границы противостояния. Способ, помогающий с детства — когда в безнадежной ситуации хватаешь кирпич с криком «а мне пофигу, я психический».

«Спокойствие, только спокойствие» — подражая Карлсону, вовремя подсказал внутренний голос. Но несмотря на попытку взять себя в руки, клокочущая в груди злость никуда не уходила. Просто трансформировалась в холодную ярость.

Ладно, не я первый это начал. Да умоются кровью те, кто усомнится в нашем миролюбии, как говорится. Еще раз выдохнув, пытаясь взять под контроль эмоции, я покачал головой. Посмотрел на Фридмана и поднял руку, указывая пальцем в небо — этим жестом попросив юриста подождать. И вызвал Валеру по каналу экстренной связи.

— Ну что еще? — недовольным голосом произнес принц, который в виде голограммы почти сразу появился на соседнем от Фридмана стуле.