Северное сияние

Она раскинула для него объятия своих бедер так, чтобы принять без остатка все, что можно принять, чтобы в самых потаенных глубинах своего лона почувствовать эту хотя и постороннюю, но желанную плоть. Да, она оказалась страстной женщиной. Может быть, подумал он, она и на улицу пошла для того, чтобы – в том числе – удовлетворять свою не по-северному ненасытную страсть, о которой свидетельствовало каждое ее движение в этом совместном танце, каждый звук, исторгаемый ее чуть припухлым, чувственным ртом, искривленным неведомой силой, которая, получив импульс совсем в другой части тела, неизвестно какими путями, неизвестно по каким нервным волокнам достигает мышц лица и лишает их возможности управлять выражением этих губ, этих бровей, век, скул.

Временами она совсем переставала владеть своим лицом, и оно словно бы расползалось в беспомощно-покорную маску, как бы говорившую: вот теперь я вся в твоей власти, покорна и трепетна, только дай мне то, чего так жаждет моя женская плоть. И он не обманул ее (так, по крайней мере, хотелось ему думать) – она пришла в состояние, когда голова ее моталась по подушке, глаза под закрытыми веками закатывались под самый лоб (он видел это, когда ее веки вдруг открывались ненадолго, обнажая глазные яблоки), а ноги обхватывали его поясницу, чтобы вонзить его в себя глубже еще хоть на малый миллиметр.

Наконец он почувствовал, что приблизился к вершине и сейчас обрушится в сладкое никуда. Он известил ее об этом протяжным, глуховатым стоном. Услышала она его или нет, но в этот миг ее встречное движение было таким неистовым, что его пружина, взведенная до предела, стала разматываться с ужасающей скоростью и он, будто полчаса назад не пролил в эту девочку – нет, не в нее, а в нелепую и смешную резинку – переполнявшие его соки, снова начал пульсировать сладострастной струей так, как если бы запасы этой влаги были в нем неисчерпаемы. И опять ощущение невыносимого блаженства лишило его сил, и он, словно перерезали ниточки марионетки, рухнул на девочку всем телом, слился с ней в одно в этом исступлении, столь мимолетном, что человек снова и снова стремимся к его скоротечным судорогам, которые обманывают его якобы полнотой чувств – но что эта за полнота, которая через минуту, через час, сутки снова настойчиво зовет его на тот алтарь, на котором он снова и снова приносит жертвы Венере.

Он чувствовал, как она пытается удержать ускользающую крепость его плоти, чтобы продлить это мгновение, но тщетно, и вот они, только что бывшие единым существом, разъединились, и теперь лишь его тяжелое дыхание и испарина на ее матовой коже свидетельствовали об их недолгом слиянии. Обменявшись воздухом, невидимыми токами, они распались и теперь уже снова могли существовать как два разных организма.

На ее лицо вернулось осмысленное выражение. Веки открылись, глазные яблоки вернулись на свои места. Она полежала минуту-другую, дожидаясь, когда успокоится его дыхание, потом провела рукой по его одряблевшей плоти, загадочно улыбнулась и встала. Она исчезла в ванной, оставив его одного. Через десять минут она появилась снова, одетая, причесанная – снова обаятельная девушка, ребенок с невинными глазами.

– Я ухожу, – сказала она чужим голосом и замерла между кроватью, на которой сидел он, и дверью.

Он не сразу понял, что означает ее поза ожидания. Пауза. Потом его осенило – он ведь должен расплатиться. Он не опустился до того, чтобы интересоваться стоимостью ее услуг, но теперь не знал, сколько должен ей дать. Он заглянул в бумажник, вытащил оттуда пять тысячных бумажек и, тушуясь, протянул ей. Много это или мало? То исступленное блаженство, что он испытал, стоило гораздо больше. С другой стороны, сколько может стоить один час девочки, даже если это девочка столь выдающихся качеств. Она, не пересчитывая, сунула бумажки себе в сумочку и, махнув рукой, направилась к двери.

– Постой, – окликнул он ее. Ему вдруг стало не по себе от мысли, что вот сейчас она уйдет, и он больше никогда не увидит ее, не поднимется на ту вершину, падение с которой столь незабываемо сладко. – Я пробуду здесь еще недели две, и я бы хотел…

Ему вдруг на ум пришел нашумевший в свое время фильм – сказка, герой которой сумел разглядеть в золушке принцессу. Он криво усмехнулся в душе, представляя себя в роли этакого провинциального Ричарда Гира, мелкого воротилы районного масштаба, спасающего с улицы заблудшую овечку. Да и девочка в роли его свиты в этом провинциальном городишке смотрелась бы довольно нелепо. Поэтому он отмел возможности, которые подсказывала ему «Красотка» и, помявшись, сказал:

– …и я бы хотел видеть тебя.

– Хорошо, – ответила она.

Он обнял ее и поцеловал в родинку на шее, понимая, что выглядит смешно в ее глазах. Но он ничего не мог с собой поделать – она вызывала в нем совершенно нелепые приступы нежности.