Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Поездка из Москвы в Тулу «на неторопливом поезде» (по словам Бимиш) заняла шесть с половиной часов. В Туле они остановились в хорошем отеле, где, к радости дам, персонал говорил по-немецки. Следующим утром (2 октября 1889) они обнаружили, что Толстой заботливо прислал за ними экипаж. Все полтора часа езды по ухабистой дороге длиной около пятнадцати километров Хульдине Бимиш размышляла о личности Толстого. Что за человека она вскоре увидит? В «Исповеди» Толстой изображал себя «очень беспокойным, деспотичным, эгоистичным грубияном, который относится безразлично к моральным и правовым вопросам», когда как в «В чем моя вера?» поддерживал «учение лишения и подчинения почти до абсурда»39. Резко свернув, экипаж внезапно остановился между двух каменных колонн, обозначавших место, где когда-то были ворота. По пышной аллее коляска подъехала ко входу в дом. Первой навстречу гостям вышла восемнадцатилетняя дочь писателя Мария с младшими детьми и племянниками40. Потом сразу показался сам Лев Толстой, статный и могущественный41. Супруги не было: она ушла на прогулку в лес с Ваней, младшим сыном.

Путешественниц горячо поприветствовали и проводили по лестнице в гостиную. Бимиш извинилась за собственную медлительность – боль в боку затрудняла движения. Однако русский доктор сказал ей, что недомогание можно устранить «силой разума». Толстой нашел это абсолютно возможным: «Почему бы и нет? Вся жизнь от духа; разум и тело неразделимы; ничего, кроме силы духа, не существует. Без неотразимой жизни духа мы не могли бы дышать, ходить, говорить, шевелить пальцем, видеть глазом»42.

В гостиной быстро развернулась оживленная беседа. Все Толстые прекрасно владели английским. Это объяснялось тем, что в Ясной Поляне, помимо няни-немки и домашнего учителя-француза, служила также гувернантка-англичанка. Английское произношение Толстого было, впрочем, не столь безупречным, как у молодого поколения, и он часто обращался к Марии и ее кузине с просьбой подсказать верные слова для собственных метафизических мыслей. Толстой был прекрасным собеседником. Собственные взгляды – какими бы утопическими они ни казались – он излагал с заразительным энтузиазмом. Вращая между пальцами ручку, он легко говорил на том же богатом языке, на котором писал, его реплики являли собой блестящие образцы «умственной гимнастики», в которой смешивалось серьезное и юмористическое. Стокгэм считала, что его глубокий голос, спокойные манеры и горящий взгляд служили подтверждением тому, что этот человек обрел Христа и «пожимал руку Богу»43.

Толстой был не только безусловным духовным авторитетом – Стокгэм нашла в нем нечто и от военного. Несмотря на крестьянскую одежду, внешность и осанка убеждали, что перед вами дворянин, рожденный отдавать приказы. Бимиш, со своей стороны, отметила высокий рост и мужественную внешность. В шестьдесят лет походка Толстого была «плавной и быстрой». Никаких проблем с установлением контакта не было: «Он вел себя так просто, непринужденно, с дружеской симпатией, а прочие члены семейства так преданно следовали его примеру, что мы быстро почувствовали себя как дома и недоумевали, что еще несколько часов назад были незнакомы с этими дорогими людьми»44.

Толстой более широко прокомментировал вопрос о недуге Бимиш:

Я согласен с некоторыми из ваших западных писателей в том, что всё есть дух. Согласен, что человек исцеляет тело мыслями. Я могу понять, как мысли успокаивают боль. Я знаю это по опыту; всякий раз, когда у меня бывает приступ боли, я привожу себя в состояние непротивления и приветствую боль как друга. Я немедленно начинаю думать, что это хорошо, очень хорошо, это знак установления гармонии; и чем сильнее боль, тем лучше. Это соглашение с противником; и по закону соглашений, боль быстро стихает. О, да, любая боль благословенна!45

Затем все разместились за столом, где «приветливо пыхтел» самовар и ждал простой обед. Мария была за хозяйку и разливала чай: для мужчин с долькой лимона в стаканы, а для женщин со сливками в чашки. Самовар с кипятком у Толстых был готов всегда. Толстой мог выпить двенадцать-тринадцать стаканов чая подряд46.