Северные огни

— Да совсем мало. О, конечно же, на кладбище есть надгробные плиты — там и самого мистера Марчанта имя значится, и его жены Элизабет. Он здесь жил за несколько викариев до меня, видишь ли. Наверняка в архивах церковных старост найдутся какие-либо сведения. И, конечно же, есть наш мистер Боттом — он ведь и на мистера Марчанта работал.

— Твой мистер Боттом, — раздраженно оборвала его жена, — пропащий пьяница, который видит и слышит то, чего на самом деле нет, и знает такое, чего на свете отродясь не бывало. Я бы половине его россказней не поверила, даже если бы то же самое видела и слышала своими глазами и ушами. Твой мистер Боттом скорее вообразит себе невесть что на дне стакана, нежели скажет правду.

— Любовь моя, право же, немилосердно так говорить. Вспомни, что мистер Боттом жил и благоденствовал в сей деревне вот уже много лет, причем задолго до того, как мы сюда перебрались — задолго до того, как оба мы родились, если на то пошло, — и приобрел немало познаний в самых разных областях. Мне рассказывают, он служит приходу с самой ранней юности, и на память его вполне можно положиться, невзирая на отдельные мелкие упущения.

— История жизни мистера Шэнка Боттома меня абсолютно не касается, — парировала Дина. — Но хотя я ни единому слову из уст твоего мистера Боттома не поверю, слово написанное меня вполне убеждает. Тем паче написанное почерком викария — мистера Эдвина Марчанта собственной рукою.

— О чем ты?

— О письмах. Что сталось с письмами?

— А, понимаю! Ты, разумеется, имеешь в виду ту небольшую пачку писем, перехваченную веревкой, что мы недавно обнаружили в запертом бельевом шкафу. Ну, сверток со старыми бумагами, что я собирался вручить мистеру Тренчу.

— Да-да, именно. Ты их,, надеюсь, еще не отдал? — осведомилась супруга, так и буравя собеседника проницательным взглядом голубых глаз.

Муж ее улыбнулся и поправил очки.

— Ох, любовь моя, конечно же, отдал.

— Зачем?

— Ну, любовь моя, ты вечно мне говорила, что надо бы с ними что-нибудь сделать, например, передать мистеру Тренчу, поскольку переписка, кажется, касается отца сквайра, и покойного викария, и отдельных лиц, проживающих в Вороньем Крае. Ты ведь помнишь, как сама мне приказывала, любовь моя, либо выбросить письма, либо вручить их сквайру, пусть сам ими распорядится, как сочтет нужным; а ты, дескать, не потерпишь в своем доме ни клочка исписанной бумаги, на котором бы значилось имя Тренча.

— Да-да, незачем пересказывать мне все подробности. А помнишь ли ты имя викария, что там значилось, — ну, в адресе на некоторых конвертах?

— Да, любовь моя; Марчант, как есть Марчант.

— Тогда с какой же стати ты поспешил их отдать? — вопросила Дина. — О чем ты только думал?

Беднягу священника женин ответ привел в полное замешательство — что в доме викария было событием не из редких. Перед лицом женской логики он впадал в состояние благоговейной покорности, а надо сказать, настрой сей ныне составлял уток и основу его семейного счастья.

Вот вам пресловутая властная требовательность викария в делах домашних!

— Прости, любовь моя, — промолвил он, как обычно, сдаваясь на милость победителя.

— О чем же хоть говорилось в этих письмах? Викарий изумленно воззрился на супругу.

— О, любовь моя, право же, ты ведь не ждала, что я их прочту? Эти бумаги, по всей видимости, представляли собою частную переписку и были увязаны вместе, как если бы составляли единое целое или касались некоей общей темы. Так что архив в самом деле подобало передать сквайру — раз уж в письмах, по всему судя, речь шла о неких личных делах, имеющих отношение к его покойному батюшке.

Браво, викарий! Не сдавайтесь, отстаивайте свои права!

— Ты их не прочел, — подвела итог Дина, разочарованно скрестив руки на груди.

— Конечно же, нет, любовь моя. Это было бы немилосердно.

И вновь миссис Скаттергуд оставалось только гадать, как такой человек, как ее муж, высокоученый джентльмен духовного звания, умудрился так долго выживать в этом мире без какого-либо намека на хребет и как же справедливый Господь в небесах допустил такое; однако вслух Дина ничего подобного не произнесла, ибо быстро смекнула, что ее собственное положение и без того достаточно шатко. Теперь до разгадки секрета было не добраться, так что она снова и снова скрещивала руки на груди, и вздергивала подбородок, и глядела в окно вместо того, чтобы одарить своим взором обладателя бенефиция, бесхребетного священника и виолончелиста-любителя.