Северные рассказы и повести

Отзвучали речи с временной трибуны, собранной по случаю праздника возле танка. Какие–то люди с дежурными повязками на рукавах деловито формируют людей в колонну для шествия к центру города. Всё как всегда. Впереди реденькая группа ветеранов, следом важные лица города… ну, и все остальные за ними. Группа офицеров докурила в сторонке и, оживлённо беседуя, пристроилась сбоку к колонне. Маленькая девочка плаксиво требует мороженого. Молодая женщина отчитывает её. Затем сдаётся, и они устремляются к лотку с мороженым. Потом — догоняют движущуюся людскую массу.

И вот колонна по широкой улице приближается к центру. Девочка давно доела мороженое и теперь, удерживаемая материнской рукой, вертит головой, пытаясь куда–нибудь ускользнуть, потому как ей скучно.

«Мам! Ну, мам!! Смотри: фуражка! Фуражка!!!» — резко и звонко закричала девочка, тыча сразу всеми пальцами свободной руки куда–то вверх. Все стоявшие рядом невольно задрали головы.

Действительно, впереди на балконе третьего этажа жилого здания, мимо которого собиралась пройти колонна, стояла девушка лет шестнадцати. В вытянутой вперёд и вверх руке она держала обыкновенную солдатскую фуражку. Рядом с ней находилась женщина в черной косынке, по–видимому, мать. Женщина эта держала лицом к колонне большую фотографию с траурной черной ленточкой в уголке. С фотографии на всю улицу улыбался молоденький ушастый парнишка в гимнастерке. Обе женщины, молча, не шелохнувшись, смотрели на приближающееся шествие.

Ветераны, находившиеся во главе колонны, вдруг, сами того не осознавая, остановились напротив балкона. Следом за ними встала и вся колонна. Офицеры, глядя наверх, один за другим потянулись к козырькам своих фуражек. Словно осеклась, смолкла бравурная музыка.

Наступившую заминку оборвала та же капризная девочка: «Мам! Ну, мам! А чё все стоят?! Ну, пошли, мам!»

— Да, тихо вы! Слышите! Тихо! — послышался в ответ чей–то негромкий, прерывающийся от слез, голос.

Суетливые люди с нарукавными повязками, очнувшись, ринулись к стареньким ветеранам. Начальствующие недовольно поморщившись закивали на свои дорогущие деловые наручные часы… И всё двинулось дальше.

А позади удаляющейся колонны под тем же чистым пронзительно синим небом продолжали стоять на своём балконе юная девушка с фуражкой в руке и взрослая женщина с большой фотографией стриженого улыбающегося паренька.

МЕЦЕНАТ

Памяти заслуженного художника России

Валерия Александровича Пилипчука

посвящается…

У одного художника всегда была мечта: делать для людей что–нибудь хорошее. Он очень старался, постоянно так и делал, как мечтал. Наверное, поэтому и картины у него получались просто замечательные: яркие, сочные, звёздные, солнечные, в общем, от души рисовал.

Для всех посетителей в мастерской художника был небольшой закуток, где на полочке виднелись пакетики с чаем и баночка кофе, на столе в вазочке лежали разные сладости, а в уголочке шумел горячий маленький настоящий самовар.

Людям его работы нравились. Все их нахваливали, только редко покупали, потому что одни, у кого деньги были, жалели денег на покупку, не специально из–за художника, а традиционно, потому что жлобы, а у других — денег всё равно не было, поэтому они приходили в мастерскую не для покупок, а чтобы попросить взаймы хоть сколько–нибудь.

Художник взаймы всегда давал, если было с чего давать. А если не было, то он очень стеснялся, до утра пил кофе и рисовал, чтобы забыться в работе…

А рисовать он очень любил. С детства. Даже теперь, когда у него была солидная жена, взрослые дети и любящие непослушные внуки, — каждый раз, начиная новую работу, он казался себе маленьким робким мальчиком возле большого чистого холста, на котором всё уже правильно нарисовано невидимыми красками, и ему остается только разглядеть их и повторить. А то без художника другим ничего не видно.

Однажды, в картинной галерее на художественной выставке к нему подошла невысокая бойкая женщина–блондинка на туфельках с каблучками–шпильками и тут же начала громко восхищаться его работами и щебетать что–то восторженное на весь зал. Художнику сразу стало как–то неуютно от этого. Искоса поглядывая по сторонам, словно пытаясь куда–нибудь спрятаться, он терпеливо сносил дифирамбы. И тут в сторонке живописец нечаянно заметил худенькую девочку лет десяти–двенадцати со странным взглядом. Все вокруг ходили, разглядывая картины, висевшие по стенам, а девочка стояла посреди зала и, казалось, старательно всматривалась в пустоту вверху впереди себя.

«Ой, извините!» — внезапно прочирикала женщина — «чуть ребёнка не забыла из–за Ваших картин! Диночка, подойди сюда! Это моя доченька Диночка! Диночка, а это дядя художник, поздоровайся! Это он тут всё вокруг так красиво разрисовал! Здоровайся, деточка! Ну, же!..»