Северный богатырь. Живой мертвец

— Наказать не в пример! Гнать сквозь строй по триста палок, плевать в лицо и повесить. Не должно быть трусов, кои страхом и иных смущали бы. Распорядись! Да, Якова, что из Спасского, в сержанты и завтра мне доставь; Матусова в поручики, а за умершего брата отпиши ему двести дворов и дай триста рублей. Еще наградить: капитанам по триста рублей, поручикам — по двести, фендрикам — по сто, сержантам — по семьдесят, а капралам — по тридцать рублей. Рядовым племенникам в старый оклад, старым — в капральский. Много ушло шведов?

— Сорок четыре солдата да восемнадцать офицеров!

— Храбрые воины! Расскажут другу Карлусу! Ну, ну! Будет чем гарнизон довольствовать на зиму?

— Кругом карелы. Скуплю, что можно.

— До весны здесь будешь. Весной в Канцы пойдем.

— А гарнизон велик будет?

— Зачем? Шереметев с войском опять во Псков уйдет. Апраксин со мною, а ты тут один будешь. Довольно, ежели тебе пятьсот оставить. Пушки есть, снаряды… а мне люди нужны. Ты же до весны все разузнай. Этого Якова послать надо, чтобы он по Неве нам людишек мирил. Мы, дескать, теснить никого не будем. Так. Ну, а анисовая есть?

— Все готово! — встрепенулся Меншиков.

— Тогда идем! Отпразднуем викторию! Тебя как звать? — обратился царь к Фатееву.

— Александром!

— Вот тебе! Тезка моему Алексашке. Ну, будь Сашей! Идем!

Фатеев покраснел, как девушка, и двинулся за царем. Тот снова накинул казакин и огромными шагами пошел за Меншиковым.

Комендантский дом был устроен со всеми удобствами и имел в изобилии и мебель, и посуду, и даже припасы, а в погребе массу вин. Меншиков все успел разыскать и уставить на стол и красиво, и обильно. При входе царя скрытые музыканты заиграли фанфару, собравшиеся на пир, до чина капитана, крикнули «виват!» и, не церемонясь, сели по местам. Расторопный Меншиков поднес царю огромную рюмку анисовой водки с куском черного хлеба, густо посоленным.

— А Алешка здесь? — спросил Петр.

— Здесь, государь!

С края стола поднялся бледный юноша с робкими глазами. Фатеев в первый раз увидел царского сына, Алексея Петровича.

— Ну, садись! Да пей у меня! — смеясь сказал Петр. — Нынче впервые видел штурм, нынче впервые пьян будешь. Не робей только! Пусть это тебе крещением будет!

Фатеев видел, как вспыхнуло лицо юноши.

Меншиков посадил Фатеева почти напротив царевича.

— Ну, есть! — приказал Петр. — Где щи?

— И щи есть, государь! — весело ответил Меншиков.

— Одного нет только, — захохотал Петр, кивая Меншикову.

— И то будет! — ответил ловкий царедворец.

— Ах, плут!

— На том стоит Алексаша, чтобы нас угощать, да на нас потом верхом ехать, — раздался голос Балакирева.

— Ты, шут, молчи!

— Кому шут, тебе дядюшка!

Царь и окружающие его жадно ели горячие щи и потом вареную говядину, после чего началось то, что называлось пиром. Фатеев пил и в походе, и во Пскове, особенно во Пскове, где сошелся с Савеловым и Матусовым, но такого пьянства он еще не видал. Дым из трубок заволакивал всю комнату; пламя сальных свечей и лица сидящих казались красными пятнами, и только лицо царевича выделялось своей бледностью. Громадные стеклянные бокалы наполнялись беспрерывно то белым, то красным вином и осушались при кликах «виват».

— Нет нашего Зотова, — сказал Петр, — а то бы он нас потешил.

— И без него можем, — отозвался Меншиков. — Я сейчас!

Он скрылся и через минуту вернулся с женщинами и девушками. Они стыдясь остановились на пороге.

— Не бойтесь! — закричал им Шереметев. — Саша, поднеси им!

Несколько человек поспешно стали угощать женщин вином. Они выпили и повеселели.

— Ну, пойте! Пляшите!

Стало твориться что-то непонятное. Фатеев, как сквозь сон, слышал визгливые женские голоса, оравшие песни, видел, как начался пляс, причем даже Меншиков пустился вприсядку, а царь хлопал в ладоши. Вскоре на колени Фатееву села девушка и обняла его. Он тоже обнял ее и стал петь какую-то песню. Потом все закружилось в его голове, и он потерял сознание, только в ушах его звенели смех и песни.

Когда Фатеев очнулся, кругом царила тишина. Бледное утро слабо пробивалось сквозь крошечные окна, и царский денщик с удивлением увидел себя под столом. Он поднял голову и огляделся.

Картина была словно после сражения. Недалеко от него лежал майор, раскинув руки и положив голову на живот толстому капитану; подальше лежала баба. Фатеев вылез из-под стола. На столе валялись сулеи, опрокинутые бокалы, кучами лежал пепел из трубок. На скамьях спали вповалку, и на полу безобразными пятнами виднелись следы неумеренно выпитого. Фатеев шатаясь выбрался в соседнюю комнату, увидел широкую лавку, плюхнулся на нее и захрапел богатырским сном.

XVII На поиски

Савелов трепетал от радости. Словно он нашел Катю и услышал из ее уст слова любви, — так дорого было ему сообщение Якова. И теперь Яков стал для него дорог, как друг, как брат. Он сел рядом с Пряховым, обнял его за шею и, любовно смотря ему в глаза, повторял:

— Говори же, все говори!

Багреев смеялся.

— Не будь Яков таким быком, ты, Антон, задушил бы его!