Северный богатырь. Живой мертвец

— Вот и отлично! — воскликнул сержант, — мне и знакомить не нужно. Наш сожитель будет. Савелов, знакомь, а я иду! — и с этими словами сержант скрылся из горницы.

— Иди, иди к нам! — произнес Савелов, ухватив Багреева за руку, — мы все — друзья, славные ребята! Это, государи мои, — мой дружок и землячок, Николаша Багреев. Вместе учились в Москве, вместе служить пошли. Его за его рост Меншиков в Преображенский назначил, а меня сюда, к вам, в драгуны. А это, Николаша, тоже мои дружки — братья Матусовы, Степушка да Семушка, а тот, что ушел, — сержант Фатеев. Куда это он ушел-то? Да и ты откуда? Ну, что же, давай выпьем по чарочке! — Все это он проговорил одним духом и, наконец усадив Багреева рядом с собою на лавку, сказал Матусову: — Лей, Степушка!

Братья Матусовы с короткими, словно волчьими, шеями и волосатыми грудями производили впечатление богатырей с детскими, короткими лицами. Степан беспрерывно смеялся и хлопал брата по плечу, а Семен в ответ встряхивался, как пудель, и восклицал: «Вот так фортеция»![1] Оба они были круглыми сиротами из курских дворян. Когда вышел царский указ о вызове на службу всех дворянских детей, они взяли свои скудные пожитки и вместе с единственным дворовым человеком, Филатом, явились в Москву. Царь сам назначил их в пехоту, а Шереметев зачислил в полк Гумиза.

Степан налил по чарке водки, подвинул тарелку с вареной курицей Багрееву и смеясь сказал:

— Во здравие, виват!

— Виват! — подхватил его брат.

Багреев выпил и стал жадно есть курицу.

— Ну, говори же, — приставал к нему Савелов, — что делал, как служишь? Часто ли государя видишь? Как сюда попал?

— Ишь, засыпал, — засмеялся Степан, — дай поесть ему. Видишь, отощал. Прав я, Семушка?

— Известно. Лей ему еще! — пробасил Семен.

Багреев выпил еще и тогда оправившись стал отвечать на вопросы. Где он служит, что делает? Да ведь не так давно расстались — всего два года. Правда, в это время он царю полюбился, и тот его в денщики взял, а кроме этого ничего. При царе и хорошо, и боязно. Чуть что — и палкой по плечам, руки потом не поднимешь. И потом — все служба! Спишь, хорошо, если четыре часа. Где он, там и ты, а он как есть везде.

— Диво дивное! — восторженно воскликнул Савелов, — чудо времени, адамант! Видит сквозь землю, слышит за версту! И везде сам.

— А пожил бы подле него, — со вспыхнувшим лицом подхватил Багреев, — не так дивился бы. Все знает, все умеет, и в простоте никто с ним не ровен. Слышь — Петр Михайлов, а ведь это — он!..

— Ну, а зачем ты сюда приехал? — спросил Савелов.

— С письмом от царя к фельдмаршалу. Надо думать, завтра поход будет. Царь в Архангельск приехал, думал — шведы там будут, сказывали, будто собираются А их нет. Царь пока ждал, корабли все строил, именины справил — знатно пили, а потом в Соловецкий монастырь уехал и там поход надумал: Ингрию[2]воевать хочет.

Багреева слушали с жадным любопытством. Привыкшие к боям молодые сердца уже радостно бились.

— Ха-ха-ха! — весело засмеялся Степан, — опять погреемся.

— Вот так фортеция! Выпьем! — добавил Семен.

— Можно! — согласился Багреев и стал рассказывать снова.

Знают ли они про победы Апраксина? Как он на реке Ижоре Кронгиорда разбил и гнал до самой Славянки? Теперь шведов везде бьют, где только встретят, а их король в Польше за Августом гоняется.

— И пусть его! А мы тут им шеи наколотим!

— Ха-ха-ха! Ладно сказано, Семушка!

— Здорово! Лей, Степушка!

— Можно! Ну, а у тебя что? — спросил наконец Багреев.

Тот вдруг сделался грустным, и его безусое лицо побледнело.

— Что с тобой? — с удивлением взглянул на него Багреев.

— Амуры у него, ха-ха-ха! — засмеялся Степан, — я ему говорю пей! Так, Семушка?

— Правильно! Пей — и всему крышка!

— Эх, не понимают они меня, Николаша! Выслушай ты и рассуди сам. Слушай! Видишь ли, как мы взяли Вольмар, сам Шереметев с Глебовым на Мариенбург пошли, а генерал Титов задержался, дабы вокруг еще пообчистить. А с ним и наш полк, и я, значит. Ну, хорошо. Бьем мы это шведов, где пятьдесят, где двенадцать человек, и идем себе. Мы-то, драгуны, все впереди, в разведках. Идем, идем. Только вдруг тебе мыза, усадьбишка такая — Уморительская, Заморительская, нечистый ее знает, как и звать-то[3]. Достали языка[4]. Слышь, три сотни шведюков сидят! Мы это назад. Сейчас пушки, пехота, обложили их, ну, и как тараканов! — Савелов вздохнул, помолчал и заговорил снова: — Грабят это наши. Вой, крик!.. Только слышу женский голос, да еще по-русски. Меня словно ударило! Ей-Богу! Что такое? Скачу, гляжу, возок; наши вокруг, а оттуда так-то ругаются. Я к возку. Сидит там баба, от солдата узел тянет и орет, а рядом — девушка. — Он закрыл лицо руками и ахнул. — Ах, Николаша, если бы ты видел! Что это? Ангел, голубь белый. Чистота, а в глазах страх… бледная. Я на солдата. «Мое, — кричу, — пошли!» — замахал саблей. Ну, и отступили. Я с ними рядом. Очнулись. Кто, откуда, как сюда попали? Слышь, купецкая жена да дочка; дочь-то Катюшей звать, Катя…

Лицо его озарилось улыбкой, потом омрачилось снова.