Северный гамбит

— Герр следователь, как истинный немец я считал, что всякое дело надо делать предельно добросовестно! Как я могу понять, какие действия экипажа изменнические, если ничего не понимаю в морском деле? А я всегда мечтал быть моряком, вот только слабое здоровье… Я служил по линии СА в Висмаре, и когда пришел приказ, выделить людей на фронт, руководство выделило меня. И я записывал в тетради все, имеющее отношение к делу — устройство субмарины, организация службы, обычные действия экипажа в различных ситуациях. Русские взглянули, и сказали, гут! Сохраним тебе жизнь, если нам поможешь, проследишь, так ли все будет, как в обычном походе? А если миссия не удастся, я умру первым, "и очень погано". Впрочем, добавил русский, вода сейчас холодная, и если просто бросить туда человека, и он не утонет сразу, то будет умирать мучительно, как в жидком огне. А я даже не умею плавать!

— Дальше!

— Русский поинтересовался, стоял ли я на мостике. Когда все было погружено, и моторы работали, мы выходили задним ходом. Прилив стал нам заносить корму вправо, угрожая навалить на угол дока. Но хорошо, что в моих записях было уже, в прошлый выход та же ситуация, команда моторы на полный, руль влево. И мы хорошо вышли, нас сразу развернуло носом вправо, на нужный курс. Теперь руль прямо, моторы вперед. И русский усмехнулся, и сказал, а теперь как выйти вправо под берег, и вдоль него? Они тоже не были опытными моряками, несколько раз перекладывали руль, смотря как лодка управляется, насколько быстро меняет курс на разном ходу. А когда мы проходили мимо Фрагернеса, то я наверное, больше всех боялся, что нас заметят, ведь русские были абсолютно спокойны, в худшем случае, они лишались лишь добычи, а я — жизни!

— Вы находились на мостике все время?

— Так точно, герр следователь, но мои советы больше не потребовались. Разве что, когда швартовались в Бейсфиорде. А когда мы сошли на берег, один из русских обратился к старшему с вопросом, взглянув на меня — мне показалось, он спрашивает, пристрелить ли, когда я уже не нужен? Но старший лишь рукой махнул — пусть живет. И мы жили там еще две недели, пока нас не перевезли сначала в Нарвик, а затем сюда.

— Что ж, вашу судьбу решит трибунал. Но если вы не принимали участие в убийствах нашего мирного населения и военнопленных — жизнь вам сохранят.

— Герр следователь, я хотел бы попросить… Мне единственному из экипажа U-1506 не предложили вступить в "свободную Германию". Я понимаю, что мои познания в морском деле все еще скромны — но мог бы быть полезен в организационных вопросах?

Капитан Юрий Смоленцев "Брюс"

А почта с пересадкой к нам летит с материка. От самой дальней гавани Союза. И я бросаю камушки с крутого бережка. Далекого пролива Лаперуза.

Сижу на берегу, мурлыкаю себе под нос. Делать ничего не хочется — в кои веки, отдых на войне.

— Что за песня? — спрашивает Булыгин, устроившийся рядом — никогда не слышал такой.

— Да, было дело на Тихом Океане — отвечаю — есть там такое место, Край земли, вода до самой Америки. И был я там года три, нет уже четыре назад, на острове Шикотан.

— Это в тридцать девятом? — восхищенно спрашивает Булыгин — как раз, когда наши самураям на Халхин-Голе врезали? А вы, значит, так же к ним плыли, чтобы они на нас не напали?

Тьфу, что я несу! Ведь в этом времени Курилы пока японские! Не то что в две тыщи девятом — когда да, были терки с японцами насчет "северных территорий", и наши принимали некоторые меры, тогда я в командировке на ТОФе и побывал. Вот только об этом здесь знать никому не дозволяется.

— Рассказать не могу — отвечаю я — поскольку приказ и подписку давал. И завидую тебе, Булыга: как война кончится, ты на гражданку пойдешь, в колхоз свой вернешься, или выучишься на инженера или агронома. А мне до седины служить или пока не изувечат. Фашистов раздавим — так думаешь, прочие капиталисты дадут нам спокойно жить?

Раннее утро, только рассвело, вода как зеркало, воздух прозрачный, а мы сидим на причале, свесив ноги. На самом крайнем причале — справа от нас, к западу, уже берег фиорда, нетронутый человеком, а слева сплошь причалы, причалы у домов поселка, тут иметь прямо у дверей собственный причал с лодкой так же обычно, как у нас огород, те, у кого дома вдали от берега, вроде как уже не совсем хозяева, ну а у кого своей лодки нет, так это вовсе голытьба, как у нас считались "безлошадные" при царе. Все хозяйство тут завязано не на земле и хлебе, а на море и рыбе. Причем ужение рыбы считается баловством для ребятни — настоящее дело, это сетью с баркаса. Так что хозяин дома, где мы на постое, очень удивился, когда я у него удочку спросил.

— Не дадут — соглашается Булыгин — даже эти вот… Соглашаются, а в спину волками смотрят, чувствую. Только у этих злость бессильная какая-то — ведь под немцем, не было тут партизан? А политрук рассказывал, тысячу лет назад они на всю Европу ужас наводили, так что даже попы в церквях молились, "спаси нас от мора, голода, и ярости викингов". Выродились, что ли?