Северный крест. Миллер

Миноги действительно были похожи на гадюк: гибкие, длинные, с мордочками, похожими на присоски, опасные. На широком, плохо выбритом лице Арсюхи отпечатался ужас:

   — Свят, свят, свят! — Голос у него разом охрип. Кок не сдержал улыбки:

   — Что, никогда не видел?

Арсюха перекрестился:

   — Не дай бог во сне приснятся! — Он поспешил покинуть кока — вновь занял привычное своё место, где его никто не видел, лёг на тёплый металл и приложил к оплывшим глазам два семишника — медные двухкопеечные монеты царской чеканки. Вспомнил, как его били паровозники, и застонал от негодования.

   — Вы мне ещё попадётесь, вонючки! — пробормотал он с угрозой.

А кок выскреб из сетки миног и кинул их плавать в ведро с водой — миноги в ведре могут жить неделями, надо только менять воду, иначе в мути эти речные змеи долго не протянут.

   — Дур-рак! — запоздало выругал он Арсюху, — да миноги, если разобраться, только графьям и положено есть. Нашему брату — недоношенным — дозволено на них лишь издали глядеть, и всё.

Через два часа он снова вытащил сетку из воды — ни одной миноги. Трепыхалась только жалкая смятая сорожка, вылупившая от неожиданности глаза на Митьку так, что они у неё чуть не вывернулись наизнанку, да странное существо — смесь бычка с еловым сучком — то ли рыба это была, то ли рак, то ли ещё что-то — не понять. Бычок хлопал ртом, устрашающе скрипел жаберными крышками и производил впечатление разбойника с большой дороги. Был он несъедобен — таких даже судовые коты не едят.

Платонов вытряхнул бычка в реку. Сорожка тоже попробовала удрать, вывалилась из сетки, но промахнулась, вместо воды шлёпнулась на палубу. Кок ногой спихнул её за борт:

   — Пошла вон!

Он промыл миног, помутневшую, красную от сукровицы воду слил в Онегу и уволок добычу на камбуз с присказкой:

   — Ужин сегодня будет, как в Версале?

По берегу Онеги проехали два автомобиля, направились к Свято-Троицкому собору. Над собором взвился медный колокольный звон. Тревожно было в городе.

На окраине ударило несколько выстрелов. Кок оттопырил одно ухо: два выстрела — из трёхлинейки, два — из карабина.

   — Охо-хо, — пробормотал он удручённо и начал разделывать миног. Послушал, прозвучат ли выстрелы ещё или нет, — выстрелов не было, и Митька перекрестил лоб: слава Богу, никто больше не умер. Проговорил скрипуче, старчески: — И когда на земле этой наступят спокойные дни, а? Охо-хо!

Очень хотелось мыслителю с номерной миноноски дать на этот вопрос ответ, но он не мог его дать — не знал ответа.

Десант поручика Чижова тем временем погрузился на один из мониторов, у которого сквозь листы обшивки просматривалось одно слово от прежнего названия «Святой», а вот какой это был святой, то ли Николай, то ли Пётр, то ли Павел, — не понять, заколочено железом; на второй монитор вскарабкался ещё один десант, такой же разношёрстный, по-грачиному галдящий, как и первый, и мониторы, дав длинные гудки, тяжело заухали плицами и выгребли на середину реки.

Следом снялась с места и миноноска.

В штабе считали, что отход нужно отложить до утра, но Лебедев, щёлкнув кнопками перчаток, возразил:

   — А какая разница, сейчас плыть или утром?

   — Ну-у, на ночь глядя как-то несподручно...

   — Что ночью, что утром, что днём — всё едино, воздух прозрачный и светлый, как вода, на много километров видно. Учитывая, что десанту надо двигаться дальше, на Кож-озеро, к монастырю, — дорога солдатам предстоит длинная, — я бы отправился сейчас, не стал бы медлить. Нам-то всё равно, мы остаёмся на кораблях, а вот поручику Чижову и капитану Слепцову, думаю, не всё равно.

Капитан Слепцов был командиром второго десанта. Низенький, плешивый, очень подвижной, он обладал колдовской способностью появляться сразу в нескольких местах.

Ходил капитан со стеком, угрожающе постукивал им по жёстким кожаным крагам, таким громоздким и тяжёлым, что они казались выкованными из железа, напоминали рыцарские доспехи. При ходьбе ноги капитана заливисто скрипели:

   — Скрип-скрип, скрип-скрип...

У нервных людей этот скрип сводил скулы. А капитану он нравился, он считал этот звук признаком жизни, пока скрипит — значит, живёт, не будет скрипеть — тогда, считай, всё — умер... Поговаривали, что раньше стеком капитан мог измолотить непокорного солдата до полусмерти, сейчас, в свете революционных преобразований, происшедших в стране, а также под влиянием английской демократии генерала Айронсайда и его соотечественников Слепцов предпочитал общаться с подчинёнными без помощи стека.

Перед выездами на такие операции, как сегодняшняя, Слепцов становился смирным, солдатам старался угодить, улыбался и предлагал им папироски из серебряного портсигара, украшенного известной картиной «Охотники на привале».

   — Прашу атведать? — басом говорил он, сияя огромной, во все зубы, словно бы специально приклеенной к его лицу улыбкой.