Северный полюс

Температура в этот переход упала с 30° до 40° ниже нуля [146], дул резкий северо-восточный ветер, собак окутывало белое облако пара. Мы радуемся сильному холоду на полярном льду, поскольку повышение температуры и легкий снег всегда означают открытую воду, опасность, задержки. Разумеется, такие мелкие неприятности, как отмороженные и кровоточащие щеки и носы мы рассматриваем как издержки большой игры. Гораздо хуже отморозить пальцы или пятку, потому что это ограничивает способность передвижения, а именно для передвижения мы и находимся в Арктике. Просто боль или неудобства неизбежны, и в общем ими можно пренебречь.

Такого тяжелого перехода, как этот, у нас не было уже много дней. Сперва мы шли по развороченному торосистому льду, который временами, казалось, резал нам ноги сквозь камики из тюленьих шкур и чулки из заячьих. Затем мы попали на тяжелый обломочный лед, прикрытый глубоким снегом, через который нам пришлось буквально пропахивать себе путь, поднимая и удерживая сани руками.

И течение дня мы видели следы двух песцов в этой далекой ледяной пустыне, на расстоянии почти 240 морских миль от северного побережья Земли Гранта.

Наконец мы достигли лагеря Бартлетта, разбитого в лабиринте обломков тяжелых полей торосистого льда. Бартлетт лишь недавно забрался в иглу; люди и собаки были измотаны адской работой и нуждались в отдыхе.

Я велел ему хорошенько выспаться, прежде чем снова трогаться в путь и, пока мои люди строили иглу, снял с его саней около ста фунтов груза, чтобы облегчить его отряду прокладывание следа по тяжелому льду. Для моего отряда этот груз был не таким бременем, как для авангардного. Переход, несмотря на сумасшедшую дорогу, приблизил нас к цели на добрых 12 миль.

Мы перешли 87-ю параллель и вступили в область постоянного дневного света — солнце за наш последний переход не садилось. В эту ночь я уснул с легким сердцем: мы пересекли 87-ю параллель здоровыми, со здоровыми собаками и достаточным запасом продовольствия на санях. Три года назад я был вынужден повернуть обратно с 87°06' северной широты — всего в шести милях севернее той широты, где мы теперь стояли лагерем; мои собаки были истощены, запасы на исходе, и все мы были угнетены и разочарованы. Мне тогда казалось, что повесть моей жизни закончена и прочно перечеркнута словом «поражение».

Теперь, постарев на три года и оставив за плечами три года неумолимо изнашивающей человека арктической игры, я вновь стоял за 87-й параллелью, по-прежнему устремленный к цели, которая манила меня столько лет. Но даже сейчас, поставив свой наивысший рекорд, сейчас, когда все, казалось, сулило удачу, я не решался особенно доверяться предательскому белоснежному льду, 180 морских миль которого простирались между мною и концом пути. Я долгие годы верил, что достичь полюса можно и что это написано мне на роду, но я всегда напоминал себе о том, что многие люди подобно мне стремились к какой-нибудь заветной цели и терпели неудачу в конце.

Наутро 28 марта мы проснулись при ослепительно сверкающем солнце, но впереди надо льдом нависла густая, зловещая мгла и дул резкий северо-восточный ветер, что в переложении с языка Арктики означало открытую воду. Неужели опять неудача? На этот вопрос никто не мог ответить. Бартлетт, разумеется, снова вышел в путь задолго до того, как я и мои люди проснулись. Это соответствовало общему плану, о котором я уже говорил: головной отряд должен быть в пути, пока основной спит, и наоборот, так чтобы оба отряда могли ежедневно держать связь друг с другом.

Быстро передвигаясь вперед по проложенному Бартлеттом следу, мы через 6 часов достигли его лагеря — Бартлетт остановился перед широкой полыньей. К северо-западу, северу и северо-востоку от нее нависало черное водяное небо, а внизу стелился густой туман, который мы видели перед собой в течение всего дня. Чтобы не потревожить Бартлетта, мы остановились в 100 ярдах поодаль, как можно тише построили иглу и, поужинав пеммиканом, сухарями и чаем, легли спать. Мы проделали около двенадцати миль по гораздо лучшей дороге, чем та, по которой шли последние несколько переходов, причем двигались почти по прямой, по большим ледяным полям и молодому льду.

Уже засыпая, я услышал треск и стон льда вблизи иглу, но, так как шум был не сильный и скоро прекратился, я решил, что лед сжимается и полынья закрывается. Убедившись, что мои рукавицы под рукой и я могу в случае необходимости мгновенно схватить их, я перевернулся на постели из оленьих шкур и стал засыпать. Только я задремал, как вдруг снаружи раздался чей-то взволнованный крик.

Вскочив на ноги и заглянув в смотровое окошечко иглу, я обмер: между нашими двумя иглу и иглу Бартлетта протянулась широкая полоса черной воды, причем ближний край ее проходил чуть ли не перед самым нашим входом. На противоположной стороне полыньи стоял один из людей Бартлетта, он пронзительно кричал и жестикулировал со всей отчаянностью возбужденного и насмерть перепуганного эскимоса.