Северный сфинкс

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! – весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал…

– А ведь здорово сочинил! – воскликнул Павел. – Жаль только, что Гавриил Романович порой бывает не сдержан в своих словах. Но, как известно, нет людей без недостатков.

Мы еще немного поговорили с императором об изящной словесности. Как оказалось, Павел неплохо разбирался в поэзии. Потом, вспомнив о неотложных делах, он попрощался со мной. Я отправился в Кордегардию, чтобы рассказать о беседе с царем Василию Васильевичу Патрикееву.

13 (25) мая 1801 года. Луга.

Генерал-майор Михайлов Игорь Викторович

Мы ехали мимо деревень и сел и скоро добрались до Луги, где нас ждал отдых и ночлег. Мне вспомнились строки «нашего всего» – Александра Сергеевича Пушкина, обессмертившие этот небольшой уездный городок:

Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.

Рассказывали, что Пушкин так нехорошо отозвался о Луге из-за того, что по приезде в город он вышел из кареты и погрузился по колено в местную грязь. Что ж, Александру Сергеевичу, скорее всего, просто не повезло. Город как город, не лучше и не хуже многих.

Мы переночевали в нем, а наутро снова отправились в путь. Сегодня моими попутчиками были два немца – Александр Христофорович Бенкендорф и Евгений Вюртембергский. И если первый был «свой немец», изрядно обрусевший, то юный герцог пока еще скверно говорил по-русски, хотя уже более-менее понимал, о чем шел разговор. Так что наша беседа протекала следующим образом: в случае, когда суть сказанного до Евгения доходила с трудом, в разговор включался Бенкендорф, который перетолмачивал все с «великого и могучего» на немецкий.

– А вы знаете, Игорь Викторович, – смеясь сказал мне он, – десять лет назад обстоятельства сложились так, что мою семью удалили от двора тогда еще цесаревича Павла Петровича. Мы отправились в Баварию, где меня поместили в пансион в Байрейте. И там меня мои местные сверстники прозвали «русским». Да я и сам себя чувствовал больше русским, чем немцем. Я заставил всех уважать имя своей нации. По субботам мы устраивали в пансионе потасовки между двумя «армиями», причем та, которую я возглавил, тоже стала называться «русской».

Моя репутация стала ужасом для уличных проказников, которые каждый раз, когда представлялся случай, нападали на учеников нашего пансиона и были во множестве стычек биты молодежью под моим командованием. Мое тело, покрытое шишками и ранами, являлось гарантией моих подвигов, а телесные наказания, которые я получал за эти акции, только воспаляли мое мужество и прибавляли мне силы. Апогеем моей славы стала дуэль с учеником из Эрлангена, против которого, в возрасте всего тринадцати лет, я дрался на саблях. Все прусские офицеры гарнизона стали на мою сторону и много меня чествовали: на балу я получил щелчок и ответил пощёчиной. Три года происходили эти упражнения, которые укрепили мое здоровье и сформировали мой характер.

– Александр, – ответил я, – нам хорошо известно, кем вы стали в нашем будущем. Надеюсь, что и в этом мире вы честно и храбро будете служить России! Но, друзья мои, хочу обратить ваше внимание на то, что сейчас мы проезжаем через места, где в 1941 году русские войска остановили наступавшую на Ленинград – так тогда назывался Санкт-Петербург – немецкую армию. Ненадолго, правда, остановили, но все же… Земля здесь полита кровью ее защитников.

– Я слыхал про Великую войну, которую вела Россия в середине XX века с германскими войсками, – задумчиво произнес Бенкендорф. – Только скажите мне, Игорь Викторович, как так получилось, что два народа, столь близкие друг другу по духу, сошлись в битве не на жизнь, а на смерть?

Слова поручика заставили меня задуматься. Если я начну рассказывать всю предысторию Второй мировой войны, то это займет очень много времени. Хотя путь нам предстоит дальний, и можно будет провести своего рода «ликбез» по истории XIX – XX веков для моих благодарных слушателей.