Северный Удел

Успокойся, говорит отец, показывает — мою? чужую? — руку, — вот вена, вскрывай быстро и неглубоко.

Бормочу. Я что-то бормочу.

Ручка ножа раздвигает пальцы. Шандал на каменном полу.

Вдохни, говорит отец.

Теплая тяжесть охватывает затылок.

Левая моя-чужая рука приподнимается из воды. Как дохлая рыбина. Синеватая вена бьется толчками — ей бы выскочить.

Давай, говорит отец.

Его напряженное лицо уплывает в сторону. Нож взрезает запястье. Получается косо, но все же так, как нужно.

Кровь, которая почему-то кажется черной, натекает в ладонь, струится вниз. Рука опускается. Вода в ванне окрашивается дымным султаном.

Вот и хорошо, шепчет отец.

Портьера раскачивается. Странно колеблется, двоясь, огонь свечи. Голова своевольно откидывается, сводчатый потолок лезет в глаза.

Тиан шэ гоэн…

Слова ласкают слух.

Шэ… гоэн…

Я хочу, говорит отец. Его голос отдаляется и звучит откуда-то из-под свода. Я хочу, чтобы ты верно служил нашей фамилии. Ты должен…

Голос сбивается.

Узкая отцовская ладонь проплывает надо мной-не мной, по линии жизни идет набухший алым разрез. Что-то капает из него на лоб.

Тиан шэ гоэннин…

Через мгновение вскрытое запястье словно прижигают горящим углем.

Стон вырывается из моего горла. Я пытаюсь убрать руку, но отец держит крепко, кровь его стремится в меня, в вену, по предплечью — в плечо, и дальше, дальше.

Становится жарко. Спекаются губы.

Ты должен спасти Бастеля, говорит с нажимом отец. Он сможет исправить мою ошибку… Ты должен быть рядом с ним.

Слова рассыпаются, гаснут. Издыхает дымком свеча. Капает вода.

Вставай, вставай, кровник! — слышится последним…

Я с сожалением убрал палец с коросты.

Ничего.

Ни намека, ни помощи. Ни скрытого послания. Почему отец ничего не сказал? Не успел? Или не понимал сам? Но ошибка…

Под веками медленно стаяло не мое прошлое.

Майтус привалился к стене, мокрый платок свисал изо рта. Я потянулся к нему кровью: живой, без сознания, но живой.

Разбудить?

Я посмотрел с сомнением. Как бы хуже не стало. А ну-ка!

Часть крови в кровнике — фамильная.

А, значит, управлять им можно как самим собой. Беспамятным даже лучше. Нет барьера сопротивления.

— Ишмаа гоэннин…

Жилки отозвались на зов.

Серо-красно-белые. Таз. Позвоночник. Плечи. Ноги Майтуса. Руки Майтуса. Как кукловод я держал их за невидимые кровяные ниточки. Жилки ветвились, расцвечивая чужое тело.

Чуть-чуть напряжения. Тронуть здесь…

У кровника дрогнуло колено. Очень осторожно распрямилась нога. Работаем!

Мгновение — и ведомый мной Майтус подался вперед, уперся ладонью, перемещая вес. Голова висела, мотаясь подбородком по груди. Болтался белый язык платка.

Вверх!

Я, выдохнув, напряг ниточки на бедрах и ягодицах. Майтус встал. Качнулся. Нетвердо ступил. И еще. И еще. Не запнуться! Левой, правой.

Я заставил кровника кое-как пересечь нумер и с трудом повалил его в кресло у самой двери. Отпущенный второпях, он скособочился. Уткнул лицо в спинку. Задышал с прихрапом.

Я, встав, выдернул платок. Расправил рукав.

Спи, Майтус, спи. Все-таки давно не практиковал. Неожиданно тяжело было с тобой работать. Словно на себе тащил. Спи.

Покрутив затекшей шеей, я подхватил миску с остывшим картофелем и перебрался за бюро. Принесенный кровником огарок погас и растекся лужицей по плошке. Толстой нумерной свечи оставалась еще половина.

Итак, убийцы…

Я глянул на Майтуса, пожевал перо.

Сбил он меня. Что там на листе? Виноградины, жухлый лист, палочки счетом пять…

Я капнул чернил на палец, растер. Чернота размазалась, будто кровь. Кровь…

Интересно, «пустая» кровь Лобацкого, она чья?

В смысле, не мог кто-то, как я — Майтусом, также управлять казначеем? В сущности, если находиться в пределах прямой видимости…

Нет, качнул головой я.

Я всех в зале видел кровью. «Пустая» была только у Лобацкого. Может, кто-то управлял с улицы, через прорезь между шторами?

Ерунда полная.

Откуда же такая кровь? Чья она? Может, это какая-то зараза? И одни ли высокие фамилии находятся в опасности?

Я похолодел.

Поднять статистику по убийствам в империи за полгода? Хотя бы в центральной части, образуемой треугольником Ганаван — Брокбард — Леверн…

А что искать? Необъяснимые убийства, когда близкий человек жертвы… Нет, это было бы замечено, это непременно просочилось бы в газеты. Но о «пустой» крови я пока ничего не читал, и разговоров не слышал.

Ох, надо, надо в морг.

Там все ответы. Или, по крайней мере, хоть какие-то.

С другой стороны… Я заключил пять палочек, обозначающих убийц, в круг. С другой стороны, если убийцыимеют общего заказчика или руководителя…

Вот был же простой казначей Лобацкий, ходил на службу, может быть, посещал театры, в ресторан ходил обедать. Когда он превратился в одержимого? С чего?

Неизвестно, что сделало его таким, но обязательно…

Я вновь накинул на себя мундир. То ли ночной холод просочился от окна, то ли чересчур много сил потратил на Майтуса. Познабливало.

Тот же Синицкий, подумал я.