Северный Удел

Человечек подтянулся на маленьких ручках.

Он стал покруглей лицом, зернышки пшена обозначили глаза, а отпечаток ногтя – рот. Господин начальник тайной службы его величества любил добавлять созданиям индивидуальные черты.

То ли слабость была такая, то ли это помогало ему сосредоточиться.

Я переместил человечка на столешницу бюро. Он покорно улегся между стаканом и листами бумаги.

Я провел над ним рукой.

Легкое покалывание кожи – и горошина крови толкнулась в тельце. Секунда – и она проступила сквозь воск.

Оставалось только окунуть в нее палец.

– Гессем Кольварн.

И буквы, буквы, буквы.

Основное послание было коротким. Огюм Терст, следуя минималистической традиции, уложился в два предложения.

«Продолжай, как условлено. Будь осторожен».

То есть план не менялся. Несмотря, видимо, на известные моему начальству сложности, корректировать или предпринимать что-либо иное не было необходимости.

Я вздохнул.

С осторожностью, конечно, поздновато. Уже! Побит, напуган, императором благославлен, големом чуть не задавлен, «Фатр-Рашди» держу при себе.

Или это предостережение о будущем?

С начальника станется. В Ганаване сидит, далеко глядит. Ему бы второго человечка с отчетом послать. С Лобацким. Со штурмом морга. Купил Майтус воск или не купил?

Я переложил фигурку на бумагу и безжалостно ее смял. Отработала свое. Не первая. Не последняя.

В приложении к основному посланию кровь содержала дело об убийстве Штольца. Скорее всего, Огюм Терст специально начитывал его перед тем, как уколоть себе палец. Текст получился четкий, еще и с акцентами на наиболее важных местах.

Я собрал саквояж, стянул с себя грязную сорочку, а из чемодана под кроватью достал сорочку новую. Обтерся гостиничным рушником.

Строчки тем временем всплывали в голове.

«Установлено: время убийства около трех пополудни. Обычно от двух тридцати до трех тридцати Меровио Штольц, несмотря на возраст, занимался почтой и деловыми бумагами. Секретарь Громатов непременно находился при нем. Изредка приглашался кто-нибудь из семьи или назначалась встреча кому-либо из интересных Штольцу людей.

Ничего необычного в поведении Штольца домашними замечено не было.

Установлено: Тимофей Громатов появился в усадьбе с опозданием (не к десяти, а в двенадцать тридцать), был молчалив, неразговорчив, даже хмур.

На замечание об опоздании сказал, что неважно себя чувствовал. Почти сразу прошел к старику, который в это время завтракал в окружении семьи.

Интересно: „закрытость“ Громатова по крови впоследствии (при осторожных расспросах) была отмечена тремя людьми (управляющим Драновым, племянницей Штольца Софьей и гостившим землевладельцем Карагиным), но не принята во внимание.

Среди молодых людей в последнее время распространилась мода „закрывать“ свою кровь, тем самым демонстрируя безразличие к действительному положению в обществе. Причем это студенческое поветрие подхватили и внизу, и вверху».

Здесь имелась сноска самого Терста: «Собственно, низкая кровь может закрыться от высокой лишь на короткое время. Веса не те. Профанация. Занятно другое: не искусственная ли это мода? Не является ли она прикрытием возможности спрятать и не выпячивать на людях „пустую“ кровь? Кто ее родоначальник? И имеется ли тут связь с известным обществом „За единство“?»

Я качнул головой.

Глубоко копает господин Терст. Или же неявным способом подвигает меня к самостоятельной оценке данного предположения.

Но мне как раз кажется, что наши противники, скорее, воспользовались удачным стечением обстоятельств, чем планировали настолько издалека.

Я вытянул чемодан из-под кровати. Мазь, сорочку, револьвер разложил по отделениям. Потом, подумав, револьвер все-таки оставил при себе. Что у нас еще?

«Установлено: в два пятнадцать Меровио с Тимофеем удалились в кабинет. Последним в живых, кроме, разумеется, убийцы, Меровио видел принесший подогретое вино слуга. По его словам, он поспешил убраться из кабинета, потому что секретарь смотрел на него тяжелым, гнетущим взглядом. Так и было сказано: „гнетущим“. При этом Штольц сидел неподвижно, отсутствующе уставясь в окно. На вопрос слуги, нужно ли что-нибудь еще, вяло двинул рукой. Словно занимало его совсем другое».

Так. Мне вспомнились блезаны в ресторанном зале. Мне вспомнился я сам, спеленутый «пустой» кровью Лобацкого.

Не было ли такого же со Штольцем? А если было, что на самом деле происходило между ними? Ведь Громатову достаточно было всего лишь вскрыть сонную артерию. Вместо этого, вместо этого…

Буквально порезан, как сказал Сагадеев.