Северный ветер

Подниек помогает хозяйке ублажать господ. Относит грязную посуду на кухню, чтобы Зетыня ее помыла. Потом бежит в погреб управляющего за новой порцией бутылок; подхватывает их под мышки, рассовывает по карманам и осторожно прижимает к груди. Передав их хозяйке сквозь приоткрытую дверь, он ждет, пока она просунет ему пустые бутылки, опорожненные банки и грязную посуду, — заходить туда в мокрых валенках ему запрещено. На дне бутылок всегда что-нибудь остается. И Подниек не может удержаться, чтобы не отведать в темном углу на кухне сладкие опивки. Сразу становится теплее. Но он кое-как держится. Сегодня нельзя напиваться.

Господа собрались в одной тесной комнате, где невозможно даже всем вместе усесться за круглым столом. Поэтому они просто подходят к столу, берут, что понравится, и едят стоя, где попало. Фрау фон Штрикк, экономка Зигвартов-Кобылинских, поминутно подходит то к одному, то к другому гостю и без конца извиняется за простоту стола и за тесноту, которых, увы, избежать невозможно. Нет ни лакея, ни расторопной прислуги, которая подавала бы кушанья и прислуживала гостям. Плита испорчена, повара не нанимали — все, что здесь приготовлено, нельзя взять в рот. Приходится довольствоваться холодными закусками, которые привезли из Риги. Понятно, все так незатейливо и скудно, но что поделаешь в столь трудные времена. Приходится есть кондитерское пирожное да купленные в магазине — копченую лососину, угрей, икру, маринованные грибы и курземский сыр. Даже вина и ликеры из магазина. В своем погребе не осталось ни одной бутылки. Бокалы для вина только одни, и другие для шампанского; рейнвейн, малагу, токайское и шато-икем приходится пить из одних и тех же бокалов. Персиков и крымских яблок в Риге просто достать невозможно. Господам придется довольствоваться виноградом, апельсинами и здешними яблоками — серинками. Почти с сожалением глядит она, как пастор трудится над куском гуся. Потом присаживается на диван возле Бренсона.

За письменным столом, покрытым белой скатертью, сидят фон Гаммер, фон Рихтгофен, барон Вольф, коренастый офицер и фрау фон Дален, сестра самой Зигварт-Кобылинской. Мужчины пьют вино. Перед фрау фон Дален стоит чашка шоколада.

Фрау фон Штрикк грустно улыбается.

— Сегодняшний вечер напоминает мне обед после охоты в каком-нибудь домике лесника. Вам не кажется, господин пастор?

При упоминании об охоте лицо пастора сразу же расцветает в улыбке. Но тут же вновь становится грустно-серьезным, как того требуют время и обстоятельства.

— Благодарите бога, фрау фон Штрикк, что еще так обошлось. Господь хоть жизнь сохранил нам. А сколько семей теперь в глубоком трауре по безвременно ушедшим — убиенным бунтовщиками. Мы можем считать себя счастливыми.

Прожевывая гуся, он тянется за бутылкой вина.

— Разрешите, господин пастор. — Бренсон, опередив, наливает ему. Потом наполняет свой бокал. — Очевидно, я самый счастливый среди вас.

— Да, да, да… — Фрау фон Штрикк каждое слово сопровождает кивком головы. — Вы самый счастливый. Потому что вы были на волосок от смерти. Еще самая малость… Я поражена и до сих пор не пойму, как вы уцелели.

— Кого хранит сам бог… Позвольте, фрау фон Штрикк… — Пастор встает и чокается с ней. Она слегка наклоняет голову и чуть касается губами бокала. Говорят они по-немецки и потому вполголоса. Господин фон Гаммер строго официален и разговаривает только по-русски. Этого придерживаются и остальные за его столом. Там уже основательно перепились и говорят, не слушая друг друга. Да и шум из соседней комнаты такой, что тише разговаривать немыслимо.

Фрау фон Штрикк смотрит на ротмистра маслеными, чуть ли не влюбленными глазами. Он их спаситель и надежда. Почти так же глядит на него и фрау фон Дален. Полная, грузная, она сидит в кресле и с видимой неохотой отпивает шоколад, заедая маленькими кусочками бисквитного торта. По-русски она почти совсем не понимает, поэтому больше прислушивается к разговору за другим столом. Заинтересовавшись, она поднимается и, держа в руке чашку шоколада, идет и садится на диван рядом с пастором.

— Если позволите, господин пастор.

— Ах, пожалуйста, пожалуйста! — Пастор галантно кланяется.

— Отчего ваша уважаемая супруга не приехала с вами? — спрашивает фрау фон Штрикк. — Воображаю, как ей, бедняжке, одиноко сейчас там среди дикарей. У нас теперь хуже, чем в Африке у чернокожих.

— Ничего не поделаешь. Мы обязаны выполнять свой долг и оставаться на своих местах, — торжественно отвечает пастор, и обе дамы, вздыхая, сочувственно кивают головами. — Моя супруга не могла поехать. Вы понимаете, на шестом месяце…

— Ах, тогда ей необходимо остерегаться. Ну ничего, с божьей помощью все обойдется хорошо… А как поживает ваша малютка — Лизхен, кажется? Я помню, какой это был милый ребенок.

— О, она у нас молодцом! — счастливо улыбается пастор. Но тут же, спохватившись, вновь становится серьезным. — И какая умница. Каждый вечер читает «Отче наш» и поет «Ты, господь, сомкни мне очи».

— Подумайте! Сколько же ей теперь?

— На третий день пасхи исполнится пять.

— Вот видите. Конечно, у нее наследственное…