Северный ветер

— Завтра или послезавтра нам предстоит первое крупное дело. Нужны люди. Мы принимаем каждого, у кого смелости чуть больше, чем нужно для речей перед деревенскими бабами.

— Может быть, я и пойду с вами. Ты прав: наше время кончается. Тебя можно найти все там же?

— Там. Когда я дома бываю…

Пожав друг другу руки, они расстаются.

Ян Робежниек заходит на Карлинскую мызу.

Клеть, хлев и погреб настежь… Всюду пусто. Кое-что унесли, наверное, дружинники из дзильнской корчмы, а остальное растаскали окрестные крестьяне. Перед людской собралась группа женщин, они о чем-то встревоженно переговариваются. Заметив Яна, тут же умолкают, провожая его взглядами до самых дверей господского дома.

Госпожа Мейер лежит в постели. Окно закрыто ставнями, на столе горит лампа с темным абажуром.

— Наконец-то ты пришел, — сокрушается она. — Все меня уже покинули. Где Мария? Я каждый день могу умереть, а она не приходит.

— Она сама болеет. Сегодня хотела подняться, но я ее отговорил. Она ведь боится простуды. И потом — время теперь такое. Лучше пусть сидит дома и поменьше показывается на улице. Люди стали хуже зверей.

У тещи глаза загораются.

— Они всегда были такими, только Начальства боялись. Кнут, кнут им нужен. И они получат его… Ты слыхал: драгуны идут.

— Говорят… — пугливо отзывается Ян. — От них тоже хорошего ждать нечего. Пострадают и виновные и невинные.

— Где они, эти невинные? Скоты — все до последнего. Поглядел бы ты, что наша прислуга и бабы тут делают. Воры и грабители!

Она начинает подробно рассказывать о грабежах, о всяких насилиях и хамстве, которые ей пришлось пережить. Рассказывает она об упрямстве и своеволии Юзи. Вот сегодня и вчера в комнате только семнадцать градусов тепла. Уже три дня ей приходится пить по утрам просто кипяченое молоко. Юзя говорит, что шоколада больше нет и сахара тоже… Сама все выпивает со своими кавалерами. Каждую ночь слышны чужие голоса и смех. Пируют, как на свадьбе. Последнее растащат…

Про Юзю Ян слушает с интересом. Все остальное он уже не раз слышал, и ему надоело. Еще он замечает, что теща крайне раздражена, изъясняется весьма энергично и совсем не похожа на умирающую. И о муже она не очень скорбит. Уверена, что ему удалось где-то спрятаться. Она-то его знает. Да и помощь близка… Чувствует, что силы возвращаются к ней. «Всем, всем им достанется…»

Они еще долго обсуждают важный вопрос о переселении госпожи Мейер в школу, к дочери. Уже две недели идет у них об этом разговор. Все взвешено до мелочей. Уже который раз они решают, даже назначают день переезда, уславливаются о мебели, о всяких других вещах — какие взять с собой, какие оставить. И всегда случается что-нибудь непредвиденное. То вдруг ветер разбушуется и дорогу заметет. То работники заняты и коня негде достать или сани все в разъезде…

Но вот, окончательно договорившись, Ян идет к Юзе, чтобы распорядиться.

В кухне за столом сидит Витол. Винтовку и шашку урядника он поставил в угол возле половой щетки и сковородки для поджаривания кофе. На столе тарелка с остатками жаркого, кофейник, черный и белый хлеб, банка с вареньем и полбутылки ликера. Полушубок у Витола расстегнут, гарусный шарф развязан и свесился до земли. Сам он взбудораженный и веселый. Видно, только что хохотал. И Юзя тоже. Раскрасневшаяся, сверкая белыми зубами, стоит она у стола, спрятав руки под передник.

Ян неприятно поражен. Не столько тем, что встретил здесь Витола, как тем, что тот даже и не думает смущаться. Он приподымается и развязно протягивает Яну руку. В Яне просыпаются барские замашки. Он отворачивается и переставляет что-то на плите.

— Юзя! — командует он. — Собирайся! Завтра барыня переезжает в школу.

— Какого черта ее туда понесет! Чем тут плохо? Выдумают невесть что…

Яну кровь бросается в лицо.

— Барыне лучше знать. Ты делай, что велят… Угощает тут всяких…

Выходит и захлопывает за собой дверь. Вслед ему несется дружный смех.

— Барин выискался!

Старый Робежниек тащит домой шубу управляющего. Сшита она из белых пушистых овчинок, тяжелых и теплых. Запыхавшись, подходит он к дому. Сердито колотит о порог облепленными снегом постолами.

Старая Цериниете в недоумении уставилась на него.

— Батюшки! Шуба-то управляющего! Не рехнулся ли, отец, на старости лет? Троих таких, как ты, туда запрячешь. Где ты ее достал? Или и ты с грабителями заодно?

— Не мели зря! — бурчит Робежниек. И, закрывая поплотнее дверь, ворчит: — Всюду суется, старая карга…

Комната, как всегда, пуста. С тех пор как нет Лиены в доме, сюда забредет иногда только старая Цериниете, и то, если он не успеет заложить дверь щеколдой. Повсюду грязь. На кровати навалена гора всякого тряпья. На столе горшки с молоком и ворох грязной посуды. Перед плитой куча мусора. На одном табурете ковш, на другом дырявая рукавица с воткнутой в нее иглой.

Бережно кладет он шубу управляющего на кровать. Срывает со связки луковицу, разрезает ее и трет глаза. Слышал, что это лучшее средство против тумана в глазах. Его старческое лицо уродливо морщится. Туман в глазах еще гуще, но ничего не поделаешь. Сказывали, что потом проясняется.