Северный ветер

— Сегодня я повстречал их четыре раза. Со временем к этому привыкаешь. Ну, а те, чье время прошло, должны привыкать ко всему…

Мария пододвигает Мартыню стул. Из корзины, предназначавшейся для старого Робежниека, она выкладывает все на стол.

— Присаживайтесь. Закусывайте и грейтесь! Ноги у вас совсем мокрые. Разве на дорогах такой глубокий снег?

— На дорогах — нет. Но мне, сударыня, случается идти и без дорог. — Мартынь ест сдержанно, и все-таки в каждом его движении чувствуется, как он зверски проголодался. Мамаша глядит на него с нескрываемым отвращением, а Мария — в ребячьем восторге.

— Ешьте, не стесняйтесь. Вы, должно быть, не обедали?

— Не пришлось, сударыня. — Мартынь улыбается ей и кивает головой.

Мейер долго и внимательно разглядывает его.

— Не понимаю, зачем вы бродите в здешних краях. Не разумнее ли для вас исчезнуть? И по возможности скорее?

— Пожалуй, так! Однако вы, надеюсь, понимаете, что я появился здесь не просто по собственной воле и не могу уйти по своему желанию.

— Да, да. Партия, революция — и так далее. А что от всего этого теперь осталось? Где она, ваша партия и ваша революция? Вы же согласились со мною, что ваше время прошло. В предместьях Риги леса полны скрывающимися революционерами. Каждым поездом уезжают они в Россию по подложным паспортам. Что же вы один собираетесь тут делать?

— Ну, быть может, у меня какое-нибудь особое поручение.

— Допустим. Только я вам вот что скажу: поручение и вся ваша революция — ерунда. С этим покончено, но можно еще спастись — поодиночке. Я ведь смотрел на вас серьезно, ждал чего-то грандиозного. А трагедия оказалась фарсом. Не обижайтесь, просто не подберу более подходящего слова. Вместо мощного подъема масс — выходки головорезов. Поджог имений, порубка леса, охота на барских козуль — разве это революция? Какая-то неудачная комедия и ничего больше. Вот наконец она и кончилась. Занавес опущен. Чего вы ждете? Чтобы вас под конец освистали?

— Должен же кто-нибудь погасить огни…

Он ест подряд все, что предлагает ему Мария. Ян беспокойно ерзает на стуле и больше прислушивается к тому, что творится за окнами, чем следит за беседой брата с тестем.

Мейер пожимает плечами.

— Столь загадочный язык выше моего понимания. Я никогда не был поклонником символизма. Для этого я слишком практичен и, пожалуй, недостаточно образован. Я привык называть вещи своими именами… Ежели разговор уже зашел об этих ваших огнях… Пускай их тушат такие вот деятели, — он кивает головой в сторону Яна. — Это можете им спокойно доверить. Ваши действия и то, что вы собираетесь делать, идут во вред народу и вам самим. Я сегодня был… — Он обрывает фразу. — Знаете ли вы, что ваш отец умер?

— Нет… — Мартынь отставляет тарелку и встает. — Я только вчера заходил к нему. Этого надо было ожидать. Загубили старика.

Мейер, видимо, хочет сказать ему то же, что давеча Яну, но сдерживается.

— Послушайтесь доброго совета: бегите. Ведь вы все еще верите в ваше дело… в революцию.

— Не верим, а знаем…

— Ну, все равно, разница только в словах. Значит, вы еще на что-то надеетесь. Может быть, в будущем вы снова будете полезным деятелем революции. А сейчас, прячась в этих местах, сами лезете в петлю и других тащите.

Мартынь не слушает. Внезапно он вскакивает, начинает торопиться, встревоженно озирается по сторонам, инстинктивно предчувствуя беду. Надев шляпу, он кивает, прощаясь, и только Марии пожимает руку.

— Недаром у вас такое имя. Вы сродни той библейской Марии. Да хранит вас судьба от всех невзгод, — говорит он.

Уходит он вовремя.

Спустя пять минут являются два драгуна. Ян от страха теряет дар речи. Они, оказывается, пришли за Мейером. Новый командир отряда приглашает его к себе.

— До утра бы хоть подождал. Я измучен, устал, не выспался…

Драгуны не отстают. Им приказали, и они должны выполнять. Мейер одевается и, мрачный, злой, уходит с ними. Опять зимней ночью шагать две версты.

Новый командир совсем не такой, как прежний. Даже по внешности. Он средних лет, высокий, худой, лысый, с седыми коротко подстриженными усами. Пенсне в золотой оправе висит на черном шнурке, прицепленном к петлице кителя. На шее какой-то орден. На левой стороне груди привинчен значок военного училища. Лицо неподвижное, хмурое. Серые глаза глядят надменно и недоверчиво, даже свирепо.

Мейер привык иметь дело с баронами и всякими знатными господами. Его этот холодный, надменный взгляд не пугает. Немного задетый тем, что его заставили чуть ли не целый час стоя дожидаться в холодном коридоре, Мейер старается независимо держаться перед офицером, который сидит за его письменным столом, скрестив ноги.

— Я пришел, господин фон Гаммер. Смею ли спросить, по какому спешному делу меня, старика, заставили среди ночи тащиться в такую даль?

В левой руке у Гаммера зубочистка. Он ковыряет ею в собственных гнилых зубах и в белых, блестящих, вставных. Правой рукой он поправляет на носу пенсне, и безукоризненно накрахмаленная манжета высовывается из-под рукава.

— Вы это сейчас узнаете, господин Мейер. Немного терпения.