Северный ветер

— Таких ничто не берет. Сам больше всех горло драл, а теперь с солдатами разъезжает. Ему что? Он о каждом всю подноготную знает.

— И мамаша тоже с сынком заодно. Когда замок горел, она больше всех добра натаскала. Невесть сколько шелковых кофт да нижних юбок. Дочь, говорят, ходит — аж вся шуршит. А старуха через день в имение бегает.

— Крысиного бы яду таким подсыпать, пусть знают.

— А сама ты разве лучше? Чего сейчас в Подниеках про моего Карла говорила?.. Всю осень, сердечный, пролежал. Теперь мерзнет в холодном подвале. Где же после этого правда и справедливость на свете!

— Да не грызитесь между собой, как крысы. Я вам так скажу: никто тут не виноват. Только окаянные социалисты. Вон Робежниеки — оба — учитель и тот, из Риги…

Люди бредут по дороге, проклиная социалистов и Робежниеков…

…В воскресенье кирка битком набита. За последние два года ни на один праздник столько людей не приходило. Во всех проходах и между скамей люди стоят плотной стеной. К алтарю и кафедре ведет лишь узенький проход, оставленный для пастора. Каждый норовит сесть поближе, на более видное место. Те, что стоят позади, вытягивают шеи в надежде, что и их заметят.

Пастор надменно мрачен и ни на кого не глядит. Стоит, уставившись в книгу, и, кажется, ему безразлично, есть ли перед ним кто-нибудь или нет. Он выполняет долг, предначертанный свыше, он снова стоит на твердой скале, и нет ему дела до этой гонимой ветром толпы. Когда он наконец поднимает голову, взгляд его блуждает где-то по потолку, потом останавливается на лысой голове органиста.

— «Мне отмщение, и аз воздам», — глаголет господь…

Тяжелые, беспощадные слова точно камни падают на головы грешников. Полтора часа подряд им приходится слушать о том, как они отшатнулись от бога и пытались восстать против избранников божьих — властей… Как ополчились против господ и пасторов и как за это теперь тяжко карает их десница господня. Но наказание сие являет собой благодать и милосердие. Ибо если грешное тело претерпевает страдания, душа может уповать на царствие небесное, где найдет всепрощение и помилование. А здесь им нечего надеяться на милосердие. Грехопадение было страшнее, нежели в Содоме и Гоморре. Гнев господний нещадно низвергнется на всех грешников, бунтовщиков и социалистов. Единственное спасение — сознаться в своей вине, не укрывать никого, кто заслужил кару, а свой крест нести со смирением и кротостью… Пастор возвращается к прежним временам, к тому, как жили люди до этих событий. Тогда царили алчность, погоня за образованием, высокомерие, гордыня и роскошь. Обжорство, пьянство и блуд. Имя божье и учение его предавались поруганию. Газеты и вздорные книги распространяли ересь. Дочери батраков не стыдились гулять в шелковых кофточках, как городские потаскухи. Нищие стали подражать господам. Все захотели стать господами и барышнями, никто уже не соглашался быть рабочим. Невозможно стало найти горничную или кучера. Им все не нравилось: еда плохая, жалованье маленькое, господа жестокие. Балы и танцы, концерты и театры, всякие увеселения каждое воскресенье, а храм божий пустовал. Безбожные листовки, хула на господ, пасторов и верховную власть. Нагулялись, натанцевались. Теперь настали времена, о которых в священном писании начертано, и они скажут горам — падите на нас, и холмам — покройте нас.

Полтора часа словно град сыплется все это на головы несчастных грешников. На исковерканном латышском языке проклятья и брань звучат угрожающе и вместе с тем торжественно. Ни слова утешения не находит пастор для мира сего. Здесь совершается воля господня. Десница всевышнего тяжело опускается на грешников, и никто им помочь не в силах.

По окончании богослужения огромная толпа окружает ризницу. Не замолвит ли пастор перед начальниками хоть единое словечко. Седые старики и сгорбленные старушки вытирают глаза и собираются приложиться к руке, как только пастор покажется в дверях.

Но он ухитряется пройти через боковой выход и садится в подъехавшие сани. Откормленный вороной разбрасывает в стороны комья снега. Пастор высоко поднимает воротник шубы и, усаживаясь, ни на кого не глядит, не отвечает на приветствия. Он явно избегает этих грешников Содома, чтобы молния господня не поразила его вместе с обреченными грешниками.

В понедельник около полудня пастор появляется в подвале замка.

Узники стоят, притихшие и взволнованные. Даже больные в глубине подвала держатся за стены и стараются не стонать.

Только несколько человек, привезенных вчера, лежат, завернувшись в пальто, и стонут от свежих ран и непривычного холода.