Северный ветер с юга

Я понимаю, как тебе нелегко, когда ты приходишь в свой родной дом, где тебя напоят и накормят, одарят и обласкают и в минуту душевной расслабленности начнут тихий разговор о том, что пора бы всерьез задуматься о своей судьбе, что больной муж - тебе не пара и что Замойский опять звонил и привез на своей машине цветы и фрукты... Думаешь, родители тебе зла желают? Нет, конечно. Это я для них чужой, а ты им родная... И мне родная... Вот и выбирай...

Приходит твоя подруга Женька, с которой ты встречала Новый Год, роется в твоих безделушках и спрашивает, кто тебе подарил это колечко с бриллиантиком?.. Оказывается, Замойский... Опять... А Валера что тебе подарил?..

Я люблю тебя, Том, я не верю в твою черствость, но пойми и ты, что я попал в больницу шестьдесят четыре кило веса и это при моем росте. Пойми... И вернется наша любовь, которая еще не умерла, а просто болеет и затаилась, переживая невзгоды...

Или этого не понять пока не увидишь своими глазами человека, который пролежал здесь пять месяцев и выписался, не долечившись, потому что не может оторваться от жены с годовалой дочкой, которая заразилась от него туберкулезом...

Или надо видеть "Полтора Ивана", как он говорит врачу, разглядывая свои снимки:

- Ты, Григорич, поторопись, оформи мне первую группу, правого легкого у меня совсем нет, а левое на исходе, мне же деньги на похороны нужны...

Или надо видеть Андрея Азарова, которого переносили в палату номер четыре, а он просил:

- Ребята, вы меня не тащите, выкиньте в окно, вон на свалку, кому я нужен...

Через два дня он стал нужен смерти...

За окном белой больницы февраль метелит белым город, холод побелил мне лицо, сквозь кристаллы глаз всюду проник по белым ветвям нервов и вот я уже разъят, слит с ледяными подземными ключами, во мне белый холод небытия, а живые, теплые ходят наверху по траве, освещенные косыми лучами уходящего солнца, но мне туда уже никогда невозможно...

Так прошлое бьет по настоящему.

По-настоящему.

Глава двадцать четвертая

Той бессонной ночью и на следующий день сконцентрировалась, как в фокусе, моя прежняя жизнь и, озаренная новым, скрытым до того, смыслом, предстала предо мной. В такие моменты человек становится старше сразу на несколько лет - нет, он не стареет физиологически, а поднимается на новую ступеньку крутой лестницы, ведущей к вершинам человеческого духа. Для этого должно было случиться то, что случилось - я держал ответ перед самим собой. Горька чаша познания и гораздо легче, не заглядывая в темную бездну собственного "я", перекинуть через нее радужный мостик иллюзий и самоуспокоения. Тогда не поднимешься на следующую ступеньку, не ощутишь высоты и одиночества этой высоты - ответ все равно придется держать каждому перед собственной смертью.

Смертелен сон в ночи хрипевших

и не увидевших утра.

Чей это суд вершится сверху?

Чья кара в этот миг завершена?

Пора бы ей в лицо вглядеться,

пора бы четко различить

в пустых глазницах холод смерти

и с нею жизнь свою сличить.

Раз все в сравненье познается

пусть будет познано вдвойне!

Я - Человек.

А это - солнце!

И смерть противоречит мне.

Хватит о смерти. Что осталось после Титова? Пейте гематоген. Пейте весны витамины! Время его прошло, время мое проходит. Где оно время? Оно в старике, зачавшем моего отца, оно в моем отце, зачавшем меня, оно во взмахе крыла и капле воды, упавшей на скалу, оно в движении и пространстве. Проще простого лежать на кровати безответной любви и, как Нарцисс петь себе дифирамбы. Время в желтизне неисписанной тетради. Так возникает злость. Векторная внутрь. Чем лечить зубы? Чем лечить зубы, лучше их вырвать. У ребенка вырвали игрушку, у юноши - любовь, у мужчины - душу. Где лежит вырванное? У других. Только другие разве помнят об этом?

Я хочу жить. Наступило интересное время Новой Эпохи. Я -свидетель ее начала. День накануне был серым и усталым, и жизнь казалась такой же серой и усталой - в мелких заботах, невыспавшейся, раздраженной толкотне городского транспорта с запахом столовой и продмага. А завтра родился новый масштаб восприятия, масштаб третьего тысячелетия. Октябрь одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Человек протянул руку из своей колыбели в космос.

Нас посеяли

по вселенной

и мудро, и весело,

разбросали

в пространстве

в Млечный Путь,

как костер.

Жизни связь

из целебной плесени

разлилась

в зелень трав,

в голубой простор.

Пролетели мгновением

тысячи лет

время встать

из земной колыбели

и смести ускорением

тяготения груз.

Старт под рокот

и музыка дюз

время в космосе

сесть на качели.

И шагать

по бездонному полю,

по спиралям галактик,

сея разум

гуманный и вольный,

строя мир

в астральной оснастке.

Пали звезды,

пылая пастью

по-хозяйски,

как с пасеки,

собираю мзду.

Я Возничего

запрягаю властно

в узду.

Под кустами созвездий

я Рака ловлю

расклешенную бездну

с перцем,

солью

и смаком

люблю.

Гончий Пес

гоняет Медведиц

в мою сеть.

Вся Вселенная,

как селение.

Мирная звездь.

А из дали туманной

первозданна,

как Ева, улыбнулась мне

странно

звездоокая Дева.

Скинул конь

моих странствий

походное стремя.

Разорвалось

пространство.

И замерло

время.

Я сжигаем

желаньем

жарче

недр светил

знойный праздник

слиянья